Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
– Покои-ной нот-чи, дюша мойа! – с сильным акцентом, но всё понятно.
Точно, из Одессы. Наверное, бабушка с дедушкой или родители? Не зря я сразу уловила в её облике что-то знакомое. Библейских красавиц всегда упитанными изображали, и эта грива золотых волос, и томный взор… Умора, честное слово! Я машу ей рукой и уже определённо направляюсь на кухню. Но не тут-то было – меня останавливает тот самый неказистый господин, который ветеринар из маленького городка на западе Штатов. Вернее – я сама налетаю на него. Как его, забыла фамилию.
– Маша, у меня к вам большая просьба. Вы окажете мне неоценимую услугу, если поможете в одном крайне важном деле. Это долг всей моей жизни. Мне необходимо встретиться с русским другом, которого я очень давно потерял. У меня нет его адреса. Прошу вас, наведите о нём справки. До войны он жил в Киеве. Мы встретились на фронте, в сорок пятом. Я обязан ему жизнью, он спас меня от снайпера, а сам был тяжело ранен. Мы поклялись друг другу, что обязательно встретимся после войны. И вот, когда мне удалось скопить денег, появилась такая возможность. Я буду очень признателен.
Он суёт мне пожелтевший листок бумаги, а на нём чернилами выведено: «Майор Григорий Симоненко». Чернила выцвели, но чувствуется сильная рука, почерк чёткий. Я быстро прячу листок в сумку, улыбаюсь:
– Завтра, о’кей? Не беспокойтесь, мистер…
– Хоупер, – он сияет, вспотел от благодарности. – Маша, не потеряете листок, нет?
– Это невозможно!
А сама думаю: успокойся, дядя, твой листок, скорее всего, пролежит у меня в сумке до конца тура, а потом я что-нибудь совру. И только отрываюсь от этого Хоупера – навстречу Том Петерсен. Господи, да дойду ли я когда-нибудь до метрдотеля? Дать подтверждение за ужин, на завтра заказать меню, просьбы не забыть… В голове уже сумбур! Том чуть не сшибает меня с ног.
– Кэрол лучше, я совершенно счастлив! Могу ли я, Маша, купить вам пятьдесят граммов коньяку и чашечку кофе? Или лучше сто граммов и мороженое? – глазки красные, блестят.
Так, ясно. Алкаш, поздравляю! А следом за ним – кто бы вы думали? – Джон Рустер собственной персоной, и тоже нетвёрдо держится на ногах, пошатывается.
– Маша, дарлинг, не составите ли вы нам с Томом компанию? Я узнал, что тут недалеко есть ночной бар… – рот до ушей, зубы как в американском кино.
Хорош, нечего сказать, жена нездорова, а он… Говорю, что дома меня ждёт муж. И даже чуть было не полезла в сумку за фоткой одного друга, совсем не моего мужа. Но тут Джон начинает нагло хохотать мне в лицо:
– Маша, вы лгунья! Вы сказали Милдред и Элис, что вы незамужем. Кроме того, мы не видим кольца у вас на руке. Мы с Томом принимаем первую версию, и никаких мужей! Ладно, сегодня мы вас отпускаем, вы устали, это понятно. Можем ли мы вам чем-нибудь помочь? Вызвать такси? Мы готовы…
Том расплывается в нежнейшей улыбке. Весёлые джентльмены, ничего не скажешь. Я благодарю, мямлю что-то о делах и смываюсь на кухню. Знакомый метр угощает меня настоящим чёрным кофе, а не той бурдой, которой обслуживают туристов по первому классу. Теперь хватит сил дотянуть до базы. Три остановки под землёй и три в троллейбусе. Сижу, попиваю кофеёк, курю «Кент», – мне Том сунул пачку, когда я вылезала из автобуса. Курю, а у самой от мыслей голова раскалывается. Думаю: ничего я сегодня не ляпнула? Язык не распускала? Да вроде нет. Они, конечно, люди как люди, но другие люди, хоть и стараются изо всех сил показать, что они такие же, как мы… Ох как надо быть начеку! Расслабишься, за язык поймают, опубликуют, завербуют, чего доброго! Вот ужас-то! Мало ли что у меня на душе – надо тихариться. Пусть лучше думают, что я глупышка, наивная дурочка, так безопаснее. Даже не со всеми девчонками можно откровенничать, то есть почти ни с кем.
* * *
Утром в Оружейку длинная очередь из наших туристов. А мы шагаем мимо, делаем вид, что их не замечаем. Я это ненавижу. Своих не уважаем, позоримся перед всем белым светом. А наши люди, бедолаги, стоят на солнцепёке часами, пропускают иностранцев – группу за группой, и не пикнут. Тоже издалека приехали, и не первым классом. Срам. Как будто так и надо. А что поделаешь – такой порядок. Холуй придумал, которому доллары важнее любви к соотечественникам. Многие девчонки возмущаются, но с начальством не связываются. Иду злая, прячу глаза.
– Я бы на их месте взбунтовался, – говорит Джон Рустер прямо мне в ухо.
Он шагает впереди, рядом со мной, а Том сзади, подгоняет отставших. Вообще эту группу я вожу не в обычном темпе, а медленнее, учитывая пожилой возраст большинства туристов, тучность крошки Милдред и, конечно, костыли Дика, моего любимчика.
– Я бы тоже, – отвечаю мрачно.
– Да? – ухмыляется Джон и отворачивается.
И тут я чувствую, как будто у меня сзади буквально вырастает хвостик и начинает дрожать! Такое со мной бывает, когда я понимаю, что лопухнулась, ляпнула что-то не то. А вдруг он не психолог, а журналист, провокатор? Он мою глупую реплику может истолковать как несогласие с политическим курсом! Надо же какая идиотка! Нет, не похоже, что он провокатор. Но в пьяном виде он может пересказать этот случай, просто в шутку, какому-нибудь гаду. А тот окажется журналистом и провокатором… Раззвонят в прессе… Дойдёт сюда… Вызовут. Устроят разбирательство… Уволят с жёлтым билетом (это когда потом никуда не устроишься). Ой, что это они на меня так смотрят? Я задерживаю?! Французская гидесса, нервная. Я действительно совсем сдурела, пора бахилы надевать!
– Леди и джентльмены, надевайте тапочки поверх, повторяю, поверх обуви, и осторожно, они пыльные… – Уж не могут новые сшить, жлобы.
Чтобы вдохновиться, надо разозлиться. Экскурсия по Оружейной палате – в числе моих «коньков». Американцы ходят по Оружейке, открыв рты. Дамы – от изделий Фаберже. Ну и конечно, балдеют от золотых украшений, окладов, камней в коронах, на коронационных одеждах. Троны, экипажи – тоже история, они это слушают с интересом. «Понятно, почему у вас произошла
