Английский раб султана - Евгений Викторович Старшов
Вечерами сквозь открытое окно юноша порой слышал нежное, печальное пение, сопровождаемое игрой на лутве — своеобразной османской лютне из ценных пород дерева, инкрустированной перламутром. На вопрос Лео улем ответил:
— Это Шекер-Мемели, печальная птица хюма[82]. Горюет о своем муже и о себе. Она часто вечерами поет в саду под чинарой, вокруг которой ползают черепахи со светильниками на панцирях, словно планеты вокруг солнца.
— Я, наверное, что-то не так понял, уважаемый. Вокруг солнца? Мне послышалось?
Улем внимательно посмотрел на юношу и сказал:
— Нет, ты не ослышался. Это великая тайна древних, с которой я, как это ни печально, ни с кем не могу поделиться… Видишь ли… Не один десяток лет я наблюдаю движение планет, Луны и Солнца. Конечно, твои глаза говорят тебе, что это Солнце, как и Луна, движется вокруг Земли, однако петляющие пути планет открывают нечто иное, удивительное и захватывающее. И объяснить это нельзя, иначе как допустив вращение их не вокруг Земли — но Солнца, которое и есть неподвижный центр нашего мира… И наш мир — он тоже одна из планет, и тоже движется…
— Солнце — неподвижный центр? Но мы же видим, что он движется.
— Обман зрения, — уверенно произнес старик и велел: — Вытяни кисть руки и посмотри на нее. Так, держи ее неподвижно и, глядя на нее, передвигай голову. Видишь? Рука как будто движется относительно прочих объектов — между тем она неподвижна, и ты это прекрасно знаешь. И здесь то же самое, только в непостижимо огромных масштабах.
Лео потряс головой — все это казалось невероятным, ересью.
— Немыслимо, — сказал он. — Доказательства?
— Чего именно? Движения планет вокруг Солнца, шарообразности Земли?
— Движения планет шарообразности. А насчет шарообразности — мой дядя тоже так считал. Кроме того, как иначе объяснить пропажу и появление судов из-за горизонта? Это я видел сам и понимаю, что иначе быть не может, хотя, если честно, мне непонятно, что тогда на этом шаре удерживает воду. Разве Бог Своей силой?
— Наверное. Поправляйся скорее, и мы вместе будем следить за звездами и планетами. Как писал еще один великий слепец Абу-ль-Ала аль-Маари:
Звезды мрака ночного — живые они или нет?
Может быть, и разумны, и чувствуют собственный свет?[83]
— Пока же, — продолжал Гиязеддин, — удовлетворю твое любопытство своими записями, расчетами, чертежами. Более того: я хочу сделать действующую модель мироздания, чтоб наглядно все увидеть самому и показать тебе.
— Хорошо, — согласился Лео, но тут же спросил: — А ты не одинок в этом своем убеждении?
— А как это проверить среди множества ученых ослов, готовых растерзать того, кто ослом не является? Хорошо сказал великий Хайям:
Там, где ослы, сойдясь вдвоем и втроем,
Властвуют миром, — представляйся ослом,
Ибо твердят ослы, что тот, кто не осел,
Тот-де не им, ослам, а Богу стал врагом[84].
— Тебе я доверяю, — сказал Гиязеддин, — потому что, полагаю, твой ум не зашорен представлениями о дискообразной тверди, покоящейся на слонах, черепахах и прочей гигантской мифической живности и парящих над ней семи небесах. По крайней мере, тебя можно убедить, твой ум требует доказательств, и это прекрасно. В Коране сказано, что Земля есть плоскость, разостланная Всевышним, словно ковер, равновесие коей поддерживается специально для того созданными горами. Над ней — семь небес, располагающихся одно над другим, словно этажи, в виде твердых сводов, в которых нет ни трещины, ни щели, и стоят твердо, хотя и без столпов. Солнце и Луна суть на нижнем своде для украшения небес и службы людям. Вот так! Не растут уши выше лба! Попробуй заявить, что все по-иному… На это надо большое, крайне большое мужество, которым я, увы, как видно, не обладаю. Но мысль о неподвижном Солнце и вращающейся вокруг него Земле не чужда исламскому миру — я могу указать на пример Аль-Бируни и иных… Не таких трусов, как я.
Лео, конечно, возразил:
— Ты, по-моему, преувеличиваешь, уважаемый. Много повидал ты на своем веку, наверное…
— Пришлось.
— И пирамиды египетские доводилось видеть?
— Доводилось, и не только снаружи. Издали, кстати говоря, они выглядят намного целее, нежели вблизи. У одного арабского поэта есть интересные стихи о пирамидах… Пока никак не вспомню… Но смысл в целом весьма интересен. После велеречивых восхвалений автор завершает свой стих унылым вопросом: а к чему они?..
— Я хотел просить у тебя об одной услуге, — перебил Лео, — если это мне будет позволено как пленнику.
— Говори, я постараюсь. И без нужды не повторяй это слово — пленник.
— Меч… или пока хотя бы турецкую саблю. Боюсь, рука забудет. Я давно не пробовал. То камни таскаешь, то еще чем занимаешься. А скоро два года как я в плену. Я — воин! Для меня разучиться владеть оружием равносильно смерти.
— Льщу себя надеждой воспитать в тебе ученого, а не мясника. Я не говорю, что владеть мечом позорнее, нежели пером. Но перо может быть во много крат полезнее для людей.
— О! Я пока не мыслю столь обширными категориями! Я мечтаю о том времени, когда смогу покинуть твой гостеприимный дом и вернуться домой… или не домой, это неважно. Дела еще есть, и неотложные.
— Аллах ведает, что и как будет. Думаю, что случится по-моему и ты полюбишь науки сильнее, чем войну, но кто знает. По крайней мере, чтобы ты не чувствовал себя здесь обиженным или ущемленным, я исполню твою просьбу. Это мне не в тягость. Потом, когда ты встанешь на ноги… если встанешь, конечно… ты будешь иметь возможность состязаться с моими слугами, если это не умаляет твоих понятий о чести. Даже мой управляющий Ибрагим — и тот когда-то был боец не из последних.
— Благодарю. Это то, что нужно.
— Изволь.
На сём плодотворный разговор прекратился, а через некоторое время улем прислал болящему ценнейший подарок — дамасский клинок.
Рука с радостью ощутила в себе вес смертоносного оружия, но надо сказать, что опасения Лео не были напрасными — клинок показался ему тяжелым, а ведь до меча ему было очень-очень далеко…
Хорошо было, пока хоть лежа, подержать его, поворачивать
