Английский раб султана - Евгений Викторович Старшов
— Ты, если мне не изменяет память, упоминал о том, что знаешь древние языки… Кажется, я подыскал тебе работу, чтоб ты не чувствовал себя нахлебником. У меня все руки не доходят перевести кое-какие старые рукописи румов и франков, а твоя нога и иные раны не предрасполагают к физическому труду.
— Доселе я считал себя человеком меча. В Англии обычно наука и переводы — удел служителей Бога.
— Если ты говоришь "обычно", значит, есть и исключения.
— Есть. Но опять же не уверен, что я сотворю нечто выдающееся. К тому же ты сам говорил, что язык науки — персидский, а хочешь, чтоб я переводил на турецкий, — который я знаю все же неважно, и кроме того, не владею письменностью. И наконец к чему перевод, если ты сам прекрасно знаешь эти языки, да еще и многие иные?
— Отвечу по каждому положению отдельно, мой Арслан. Во-первых, о качестве. Вполне достаточно будет и "сырого" перевода. Все проверить и облагородить будет несложно. А если встретятся сложные слова, мой учёный слуга будет тебе подсказывать. Так ты и сам сможешь лучше выучить турецкий язык и принесёшь пользу мне. Во-вторых, поскольку нашей письменностью ты не владеешь, то будешь просто диктовать. Наконец, целесообразность всего этого… Отчасти я уже ответил, но это надо не только тебе и мне. Это нужно и для людей, ибо пока образование будет оторвано от народа и он, в свою очередь, будет отгорожен от него чужим языком, эта страна так и будет пребывать во всеобщей серости.
На это нечего было возразить, хотя в глубине души Торнвилль пришел к мысли (и, надо сказать, практически верной), что богослов придумал ему это задание, чтобы Лео не чувствовал себя нахлебником.
Кроме того, последние слова улема заставили задуматься о народах Европы: "Разве в Европе не происходит то же самое? Что, если бы языком высокой науки стала не латынь, непонятная народу, а его родной язык? Вот это было бы интересно… Ведь распорядился же Эдвард Третий, начав бесконечную войну с Францией, прекратить использовать язык врагов в жизни двора, юриспруденции и низшем образовании. А в прежние века воевали с Францией, и никто не додумывался до такого. Значит, надо, чтобы во главе государства стал такой человек, который допустил бы народ до образования, преподнеся последнее на доступном людям языке. Выходит, власти не нужен умный, образованный народ?"
Торнвилль поделился этим соображением с Гиязеддином, и тот полностью согласился, произнеся избитую истину о том, что темным народом легче управлять. Для власти всегда безопаснее давать народу лишь малые и перед тем тщательно отобранные кусочки правды. Так птица даёт пищу птенцам, а затем птенцы вырастают и… начинают кормить собственных детей точно так же.
Гиязеддин даже сравнил серый народ с собакой, которая злится не на человека, который ее бьет, а на палку, которой ее лупят. Старик зорко отметил, что порой самоотупение людей гораздо труднее разоблачить и искоренить, нежели то, которое сознательно спускается на них сверху.
— Только сам народ, очнувшись, может что-то решить в свою пользу, ибо, как сказал пророк Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует: "Ищи знание даже в Китае, стремление к знанию — обязанность каждого мусульманина". Знание — важнейшее украшение человека, оно и отличает его от животного. А если нечем отличить — чем же тогда лучше человек?
Так, рассуждая, путники незаметно доехали до дома Гиазеддина, а точнее — до большого имения, располагавшегося неподалеку от "Хлопкового Замка". Для Лео начинался какой-то совершенно новый, неведомый отрезок жизни, и пока было совершенно неясно, на что он будет похож и сколько продлится.
12
Имение улема Гиязеддина действительно было украшением местности и, пожалуй, могло бы получить название дворца, будь оно еще побольше и побогаче. Впрочем, Гиязеддин принадлежал к той немногочисленной категории истинных богословов, для которых познание мудрости было важнее сбирания многочисленных крох хлеба насущного.
Его, как и ему подобных, именовали "углоседами", то есть теми, кто проводит жизнь, сидя в неприметном углу за книгой, и редко выползает из своей норы на свет божий, по крайней мере, старается не делать этого без особой нужды.
Впрочем, и полным бессребреником Гиязеддин тоже не был, поэтому все же отвлекался от книг, чтобы присматривать за своим управляющим Ибрагимом.
Улем владел кое-какими землями по окрестностям, где во множестве паслись овцы. С овец состригали шерсть, отбеливали ее в волшебных иерапольских водах, а затем красили в тех же волшебных водах или особыми корнями. Также на земле Гиязеддина рос хлопок, и все это (и хлопок, и шерсть) продавал, с прибытком для себя, хитрый Ибрагим.
Его хозяин, как ни старался, не мог увидеть этот прибыток в отчетах. Гиязеддин мог вычислить путь планеты Кейван[81] и легко читал карту звездного неба, но в изучении отчётов был вовсе не так искусен. И коль скоро справедливо утверждение о том, что Ибрагим обворовывал хозяина, то не менее справедливым будет и то, что, веди улем хозяйство сам, он мог бы прийти к полному разорению.
Ибрагим являлся как бы меньшим злом по сравнению с могущим произойти большим, а Гиязеддин даже не знал, что управляющий успешно возродил на хозяйских землях бывшие там при византийцах виноградники.
Поскольку правоверным запрещено производить вино и торговать им, Ибрагим посадил на это дело некоего пройдоху-грека, который в свою очередь порядочно надувал Ибрагима.
О, сколько таких больших и малых кровососов кормил своей кровью Гиязеддин, сам того не ведая!
…Усадьба улема на плане имела вид прямоугольника. Её окружала стена, немного напоминавшая крепостную, с той лишь разницей, что она была тоньше, ниже, без башен, бойниц, зубцов и пушек. В одной из коротких стен размещался парадный вход, украшенный рельефной каменной резьбой, ведший в первый двор (авлу).
Этот двор представлял собой кучку разного рода построек, органично включенных в весьма небольшой — точнее, даже крохотный — парк. Тут жили слуги, имелись стойла для ослов и мулов, склады, баня.
Во втором, тоже небольшом, дворике высилась мечеть с одним минаретом. В третьем находилось жилое сердце имения — двухэтажные апартаменты хозяина с большой гостиной и библиотекой, гарем и кухня. Там же была выстроена высокая башня для астрономических наблюдений — использовать для этой цели минарет старому Гиязеддину было неудобно.
Окна везде были вытянутые, зачастую по два ряда на одном этаже (в этом случае нижние были прямоугольные, а верхние — круглые или овальные) и почти все закрывались искусно вырезанными деревянными решётками, делающими невозможным для людей
