Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си
Я держу свекровь за руку, пока она плачет. Поскольку Саньпа умер ужасной смертью, ему не станут поклоняться и делать подношения. Наоборот, придется произносить заклинания, чтобы он не заявился домой, и никто никогда больше не упомянет его имени.
Если бы у него был младший брат, меня бы попросили выйти за него замуж, но брата у него нет.
Когда мы со свекровью удаляемся на женскую половину дома, она дает мне смену одежды. Потом мы стоим рядом, и я бросаю в огонь свою свадебную одежду. Остался только головной убор. Мать Саньпа протягивает маленькие ножницы для вышивания, и я срезаю серебряные шарики и монеты. Так я окончательно вычеркиваю мужа из своей жизни. Потом сую серебро в карман и бросаю бесполезный головной убор в пламя. Мои мечты о счастье, которым так и не суждено было сбыться, скоро превратятся в пепел.
Не зная, что делать дальше, я ищу уединения в тайной роще и засыпаю в гроте под защитой древних деревьев. Спустя много часов до меня доносится запах еды, готовящейся на костре. Воздух прогрелся, и я понимаю, что уже, наверное, наступил полдень. Я открываю глаза, вижу пару ног и поднимаю взгляд.
– А-ма…
– Девочка. – Она садится рядом со мной на корточки и опирается локтями на колени.
Ее глаза скользят по моим запястьям, замечают, что подаренный браслет с драконами исчез, после чего она отводит взгляд. Я чувствую, как ее сердце ожесточилось.
– Тебя видели на горе. Слухи дошли до меня прошлой ночью. Я знала, что найду тебя здесь.
Я рассказываю ей больше, чем свекрам, если вкратце, то: моего ребенка отдали в семью в Америке, мой муж был наркоманом, я сбежала от него, его загрыз тигр. А-ма многое могла бы мне сказать, причем любой пассаж начинался бы словами: «Я же тебе говорила…»
Но она вздыхает:
– Мы, акха, верим, что каждый человек живет и умирает девять раз, прежде чем стать особым видом духа, который подобен дуновению ветра, невидимому, но утешительному и необходимому. Даже Саньпа однажды достигнет этого уровня. Но путь твоей дочери… не понимаю его…
Мы долго сидим молча.
– Можно мне вернуться домой? – наконец робко спрашиваю я, зная, что до конца жизни мне придется терпеть унижения от семьи и соседей.
– Я бы хотела, но…
– Это противоречит традициям, – киваю я, – но я успела повидать внешний мир в достаточной мере, чтобы мне больше никогда не захотелось…
– Ни одно место не может быть таким красивым и уютным, как наш дом, но…
– Мне не обязательно выходить замуж, – умоляю я. – Я буду много работать. Я стану повитухой, как ты всегда хотела.
– Девочка…
– Если вы не хотите, чтобы я жила в деревне, я устроилась бы здесь…
– Конечно, но люди на Наньно узнают, что случилось с Саньпа. Они обвинят тебя в его ужасной смерти, и твоя жизнь станет невыносимой…
Она заваривает чай из крупных листьев старых деревьев и наливает мне. Вкус детства. Вкус дома. Вкус печали.
– Ты моя дочь, – продолжает она. – Мы связаны узами крови. А еще нас объединяет эта роща и твоя дочь. Когда тебя не было, не проходило и дня, чтобы я не беспокоилась о тебе. Но все это время я не сомневалась, что ты вернешься. Правда, это заняло куда больше времени, чем я предполагала… – Она грустно улыбается. – Так что… у меня было много времени подумать, что должно произойти, когда я увижу тебя в следующий раз. Я всем сердцем желаю, чтобы ты осталась здесь, хоть это и легло бы пятном позора на нашу семью, но тебе придется уехать…
Я ни разу не плакала с тех пор, как решила сбежать от Саньпа, но теперь, когда надежды больше нет, разрыдалась.
– Не плачь! – А-ма подталкивает меня тыльной стороной ладони. – Слушай внимательно. Мы с учителем Чжаном подготовились.
– Учитель Чжан? Но откуда ему известно о…
Она снова грустно улыбается.
– Мы знаем тебя, и мы знали Саньпа. – Она упирается руками о колени и поднимается. – Пойдешь в училище.
– Что? – Я ушам своим не верю. – Но как?
– Учитель Чжан всегда говорил, что у него там друзья. И заранее договорился, чтобы тебя ждало местечко, когда бы ты ни вернулась.
– Но ты же была против, чтобы я уезжала.
– Верно. Как твоя мама, я не хотела, чтобы ты пропадала на четыре года. Кто знает, что с тобой могло случиться и вернулась бы ты вообще? Но теперь я вынуждена пойти на эту жертву, чтобы у тебя появился хоть какой-то шанс. И ты должна послушаться меня, чтобы однажды вернуться. Люди в конце концов забудут…
Забудут ли? Они никогда не забывали о Цыдо и Дэцзя.
А-ма смотрит на солнце, определяя время.
– Я не спала всю ночь. Третья невестка помогла мне собрать для тебя одежду. Мы также приготовили корзину чая. Лучшего. Я сама сорвала листочки с сестринских деревьев. Утром я сходила к учителю Чжану. Сейчас он ждет нас в пункте сбора чая. Но прежде чем мы отправимся туда, мне нужно кое-что тебе рассказать.
Все происходит слишком быстро. Я не знаю, что думать и что чувствовать. Разочарование. Смятение. Чувство вины. Тревога. Страх. Печаль. Горе. И многое другое. Но одна эмоция преобладает над всеми: глубочайшая любовь к маме. Слезы благодарности заливают мое лицо.
А-ма смотрит на меня сверху вниз и терпеливо качает головой.
– Просто сиди. Просто слушай. – Затем она начинает: – Тебе знакомы истории о том, как Путь чая распространял цивилизацию благодаря торговле солью, спичками и многими другими предметами первой необходимости. Но важнее всего был обмен нашего чая на тибетских боевых коней. Я была девочкой, но до сих пор помню те караваны. Иногда товары везли мулы в упряжи с красивыми стременами, вышитыми нагрудниками и поводьями с кисточками. Другие караваны состояли исключительно из мужчин, и они несли на своих спинах тяжелые вьюки с чайными блинами на протяжении пятнадцати сотен километров через джунгли и скалистые перевалы, через реки и озера, через ледяные вершины, пока не достигали коварного плато Тибет…
Я действительно не раз слышала все это раньше. Почему А-ма рассказывает мне это снова?
– Каждый караван добирался до места назначения за шесть месяцев, – продолжает она. – Один отрезок маршрута проходил по такой крутой тропе, что требовалось двадцать дней, чтобы преодолеть двести двадцать пять километров, с остановками через каждые сто метров или около того. Многие погибали, падая с обрывов или замерзая в метели, а те, кто выживал и возвращался домой, через несколько дней разворачивались и начинали все заново.
