Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
Рыжий нехотя отходил, понуро падал в мягкое кресло, бессильно опускал голову. Он слушался её, и это почему-то было ей весьма приятно.
Володаря чешский князь возвёл в воеводы и послал вместе со своим племянником Бржетиславом отвоёвывать у Болеслава Польского Моравию[181]. Монаха-армянина же, оказавшегося смышлёным парнем, направил в Эстергом к королю Иштвану договариваться о совместных действиях против Польши.
– Если даже и не поможет нам Иштван, то хотя бы мешать не будет, – объяснил Рыжий Предславе. – Болеслав у него Нитранское княжество отхватил. И хоть и помогал угорец Болеславу против Киева, но зуб на него имеет. Этим и не мешало бы нам воспользоваться.
Вскоре до Праги докатились вести о победе над польскими отрядами под Брно. Моравские земли постепенно переходили под власть богемской короны. Первый удар нанесён был по Болеславовой власти, по бредовой мечте о «Великой Славонии» под гербом спесивых Пястов. Удар, на который польский князь не мог ответить. Слишком дорого обошлась ему война с Русью.
На стенах Пражского Града трубили герольды, колыхались красные знамёна с золотым львом, в стольный град собирались отпраздновать успех крупные паны и более мелкие землевладельцы – владыки с жёнами, со свитой, разодетые в дорогие одежды лунского[182] и фландрского сукна. В городе царило оживление, отовсюду неслись весёлые песни и шутки.
Предславе же было невесело. В эти часы она почему-то особенно остро почувствовала своё одиночество. Кроме старого пана Леха, не обрела она в Праге друзей. И не познала, не встретила она покуда большой, настоящей любви, не нашла человека, в объятия которого бросилась бы, как в омут с головой. Были дела, большие и малые, был муж, было целое королевство, был враг, на время (она знала, что на время!) превратившийся в союзника. И были не дававшие покоя воспоминания.
Вскоре молодая княгиня решила посетить монастырь на Сазаве.
Глава 36
Мерный колокольный звон растекался по окрестным холмам, уносился ввысь над узенькой, журчащей на камнях речкой Сазавой, тонул в густом буковом лесу, широко раскинувшемся над долиной. Из-за пологих вершин выглядывали дощатые постройки, обнесённые забором из острых кольев. Неведомо отчего, но на Предславу внезапно повеяло Русью, сердце сжалось в трепетном ожидании чего-то родного и близкого, того, с чем рассталась она, как казалось, лишь на короткое время. Тоска по Киеву, по стремительному Днепру, по дому, в котором прошло детство и с которым связаны были мечты и надежды, нахлынула в душу молодой княгини. Она едва удержалась от слёз, когда к горлу подкатил тяжёлый ком.
Любимая Предславина серая в яблоках кобыла, та самая, что унесла её из ненавистного Кракова, шла медленно, подчиняясь и словно чувствуя настроение хозяйки. В белом суконном платье с кожаной тесьмой по подолу и цветной зеленовато-голубоватой вышивкой по вороту и рукавам, в высокой рогатой кике и повое на голове, в сапожках из багряной юфти[183], ехала богемская княгиня во главе невеликого отряда придворных дам и пажей и под охраной десятка оружных ратников берегом Сазавы.
Среди ближайшего окружения выделила Предслава двоих: Гражину, юную жену городского войта[184], и дочь богатого пана из Либице Малгожату. С этими дамами стала она в последнее время вести долгие беседы вечерами в покоях замка. Малгожата была матерью четверых задиристых отроков, кои славились на всё Либице своими шкодами. О своих чадах в основном и рассказывала Предславе эта полненькая приземистая жёнка лет под сорок. Гражина же, родом из Моравии, только недавно выданная замуж, шустрая и задорная, невольно заражала всех вокруг своим весельем. Как приходила она во дворец, так всюду, во всех его уголках, не смолкал её тоненький смех. Она и сейчас в дороге весело щебетала, чем вызывала на лице княгини благосклонную улыбку.
– В Сазаве будем, рядом там лавки с щепетинным[185] товаром. Часто сюда езжу. И каждый раз прикуплю чего. То зеркальце медное, то перстенёк, – рассказывала Гражина. Юная пани держалась по левую руку от Предславы и старалась не отставать от неё.
– Тебе бы только про рухлядь и болтать, – сердито одёрнула молодицу ехавшая по другую сторону от Предславы пожилая немка Эмма, близкая подруга покойной матери Рыжего. – На богомолье мы едем, со старцами святыми говорить, а она…
Эмма недовольно поджала тонкие уста. Была облачена эта солидная дама в строгое чёрное платье и такого же цвета повой, всем своим видом показывая, что скорбит по своему давно умершему супругу.
– Монахи монахами, но и о себе забывать не след. Вот как сюда съездим, отправимся в Крконоше[186], на ловы. Вот уж наскачемся там по лесам! – нашлась что ответить Гражина.
– Укоротила бы язык длинный! – зло прошипела Эмма.
Гражина обиженно скривила хорошенькое миниатюрное личико.
– Полно вам, не ссорьтесь, – оборвала нелепую перепалку придворных дам Предслава. – Вон вижу ворота монастырские, вон нищие сидят. Где мой кошель бархатный? На поясе висит, где и положено. Отсыплю-ка я грошей убогим.
– За воротами – церковь большая. Это и есть храм Святого Климента? – спросила она.
Эмма утвердительно наклонила голову в повойнике.
– А вон то строение, слева?
– То часовня Святого Саввы, – бойко ответствовала Гражина.
– Купол церковный не мешало бы свинцом покрыть. Серебро дам, – решила Предслава. – На Руси всегда так делают. А крест золотят.
– Не стоит, светлая госпожа, этим бездельникам излишне потакать. Так ведь сядут на шею, начнут просить: дай того, дай другого! Хлопот с ними не оберёшься. Казну княжескую разорить готовы, – посоветовала ей Эмма.
Гражина тихо рассмеялась.
– На богоугодные дела серебра не пожалею, – спокойно заявила Предслава. – А что до остального, там поглядим.
В сопровождении придворных женщин и пажей княгиня проследовала на гостиный двор. Монахи в рясах приветствовали её почтительными поклонами.
«По одёжке видно, православие блюдут, в латинство не впадают», – сделала вывод Предслава.
Игумен, отец Прокопий, худощавый высокий муж с окладистой бородой, в которой пробивалась местами седина, поднёс ей для целования золотой наперсный крест.
Княгиня обернулась к своим придворным.
– Пани Эмма, пани Гражина, останьтесь со мной. А вы возвращайтесь на гостиный двор. Отец игумен, побеседовать с тобой желаю.
– Верно, проголодались вы с дороги, сердечные пани. Дак мы вас тотчас накормим. Хоть и среда, день постный, но рыбки для гостей завсегда сыщем.
– Спасибо, отец, но трапезу отложим давай. Путь наш недалёк, не устали, не оголодали. Да и ведали, куда путь держим. Не есть, чай, приехали.
Смешливая Гражина не удержалась и тихо прыснула в кулачок. Предслава сердито покосилась на неё и на мгновение пожалела, что не отправила эту хохотунью с
