Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
Вообще, город был на удивление просторен, жилось и дышалось в нём легко и свободно. Совсем не походила Прага на каменные гнёзда вельмож и рыцарей, которыми так богаты были окрестные земли. Да и на Руси мало отыскалось бы городов, схожих с чешской столицей.
Главное, что поразило Предславу – это толстые каменные стены, окружающие Пражский Град. На Руси ей не приходилось лицезреть таких величественных сооружений из камня. На стенах высились мощные башни и бойницы с продолговатыми отверстиями для стрельбы. Ещё удивил молодую княгиню широкий деревянный мост, переброшенный через Влтаву, – был этот мост крепок и опирался на уходящие под воду огромные толстые столбы. Ей рассказали, что на Влтаве часто бывают наводнения и мост то и дело приходится укреплять и подновлять.
За мостом несколько к югу на холмах располагался Вышеград – город-спутник Праги, также обведённый каменной стеной. Посреди Влтавы раскинулись семь больших поросших зеленью островов. Один из них – Кампа, отделённый от пригородных слобод узким рукавом реки – Чертовкой, был знаменит своими водяными мельницами, называемыми Сововыми. А ещё рассказывали местные жители, что в Чертовке иной раз можно увидеть водяного беса Кабоурека.
Речь чехов понимала Предслава хорошо – почти все слова были ей знакомы. Долгими часами готова была она слушать рассказы старого пана Леха – управителя княжеского замка. От него узнавала она такие вещи, о которых ранее и не подозревала.
Пан Лех – кряжистый старичок с седыми, чуть не с прозеленью усами и вьющимся кольцом чубом на гладко выбритой голове, с отрубленной во время битвы с немецкими рыцарями кистью левой руки, – привязался к молодой хозяйке дворцовых покоев. Чего только не рассказывал Предславе этот повидавший много на своём веку воин.
Обычно он удобно устраивался в утлом покое на верху замковой башни, раскрывал узкое стрельчатое окно, подкармливал голубей и медленно, не торопясь, рассказывал княгине о делах минувших.
– Твоего отца знавал я. Давно было дело, тогда ещё в Новгороде он сидел. Послал меня к нему князь Болеслав Грозный, отец нынешнего Болеслава. Вот уж правитель был! Прости, светлая княгиня, но не чета Грозный был супругу твоему и прочим. Далеко вперёд глядел. И Краков, и Перемышль в земле белых хорватов – всё наше, чешское было. И ляхи тихо сидели на болотах своих, носу не высовывали. С самим императором немецким, Оттоном, спорил тогда наш государь. И сведал он однажды, что замыслил Оттон соуз против него заключить с киевским князем Ярополком. Поделить порешили два злодея земли наши. Оттону – Прага, Ярополку – Перемышль и Карпаты. Вот тогда князь Болеслав и послал меня в Новгород. Знал, что отец твой Владимир с Ярополком враждует. А со мной вместе отправил Любаву, сестру свою, высватал её за Владимира. От той Любавы сын был у Владимира, Вацлав, Вышеслав по-вашему.
– Да, он самый старший мой брат, – согласно кивала Предсдава. – Но я плохо знала его. К несчастью, он умер ещё до смерти нашего отца. А Любаву я совсем не помню.
– Поначалу всё хорошо складывалось, – продолжал свой рассказ пан Лех, – но за грехи наши на возвратном уже пути налетели на нас, словно звери дикие, Ярополковы люди, всех нас порубали, меня же в оковы заключили да к немцам отослали. Сидел я в яме каменной в Регенсбурге цельных осемь лет. Потом выкупили меня родичи мои. Как и сыскали, невесть. Дорого обошёлся немчуре плен мой. Не одну голову баронскую отсёк я десницей вот этой. – Лех показывал свою могучую сильную правую руку. – Но один раз нарвался я на засаду под Балином. Зличане, прихвостни немецкие, предали нас, чтоб их леший съел! Вот там в бою и потерял я шуйцу.
Пан Лех горестно тряс уродливым обрубком.
– Иной раз, как дождь, али гроза, али снег идёт, чую я руку свою, словно перстами шевелю. Ноют они, болят, стойно живые. Забудусь, а как гляну, так едва не плачу.
Предслава, сильно привязавшаяся к старику, ласково проводила ладонью по его изуродованной руке. Пан Лех, растрогавшись, иной раз ронял скупую слезу, говорил с умилением:
– Ах ты, касаточка! Голубка нежная! Солнышко ты моё!
Рассказывал пан Лех и про крамольное племя зличан, про упрямый род Славников, которые никак не желали ходить под рукою пражских владетелей, как подчинил это непокорное племя князь Болеслав Грозный, как захватил главный их город – Либице, как ниспровергал он в лесных пущах языческих деревянных идолов.
– Когда же помер Грозный князь, разодрались между собой сыны его. Тогда ляхи и отняли у нас Моравию, а русские вошли в землю белых хорватов, захватили Перемышль, – продолжал свой рассказ старый пан.
«Не думала не гадала, что мир столь тесен, – думала Предслава. – Переплетены в нём не только людские жизни, но и судьбы разных держав. Оказывается, отец Рыжего был другом моего отца! Не знала этого никогда! Не мыслила, что такое возможно. Так далеко от нас, от Руси, Чехия, а державные люди, князья и короли, ищут и находят друг друга. Как же мало я ещё обо всём знаю! И что ныне творится на Руси? И каков будет муж мой, добрым ли будет правителем или погрязнет в мести, в убийствах, в мелких страстях? А может, плен его чему научил?»
Хмурилась Предслава, будущее представлялось ей полным волнений и тревог.
От пана Леха она узнала также, что неподалёку от Праги, на речке Сазаве есть монастырь, в котором проживает много русских и где ведут службу на церковнославянском языке. Там учёные монахи, последователи святого епископа Мефодия, без устали переписывают священные книги. Монастырь этот захотелось ей посетить, но пока было недосуг. Молодая женщина понемногу привыкала к новой для себя жизни в чужом, незнакомом ей доселе городе.
Рыжий постарался окружить её роскошью и богатством. В покоях на втором ярусе замка, где поселилась Предслава, появились цветастые ковры персидской работы, золотая и серебряная утварь. В дар жене Рыжий преподнёс золотое ожерелье и парадный головной убор – шапочку в форме митры, всю затканную ярко-красными рубинами. А ещё носила Предслава серьги с синими сапфирами – давний отцовый подарок. Их берегла, хранила как память о покойном родителе и былом времени.
Рыжий часто навещал её, он, как и прежде, трясся, дрожал, как в лихорадке, иной раз являлся к Предславе хмельной, валил на постель, стискивал в объятиях. Предслава вырывалась, отталкивала его жадные руки и уста, говорила с презрением:
– Опять хмелён.
