Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке
Не прошло и десяти минут, как все четверо азартно терли, скребли и мыли все, что подвертывалось им под руки в двухэтажном доме. С неугасающей энергией взялись они и за служебный флигель, а надраив его до хирургической чистоты, взялись за кухню. Алеша сразу почувствовал, что отныне их заскорузлый штабной быт подвергнется очищающему женскому воздействию.
Лукач, еще утром вызванный в подвал для бывшего золотого запаса, к пяти дня вернулся в Фуэнкарраль и сразу обратил внимание на вылизанную дорожку от чугунного входа в сад до ступенек виллы.
— Кто это? Ваши?
Ответив своим старомодным «никак нет», Алеша доложил о происшедшей перемене, и комбриг пожелал познакомиться с девушками.
— А у вас, я вижу, губа не дура,— одобрил Лукач, входя во флигель, как будто начальник охраны самолично выбрал Паку, Леонору и Лауру на местной ярмарке невест.
Улыбаясь своей заразительной улыбкой, командир бригады поочередно пожал робко протянутую загорелую руку Пакиты, шершавую прямую ладонь Асунсьон, длинные пальчики Лауры и миниатюрную лапку Леоноры.
Через день команду девушек возглавил итальянец с громкой фамилией Беллини. Вопреки представлениям об итальянцах, очень некрасивый, с костлявым лицом, с носом почти как у Буратино и бровями, похожими на приклеенные куски шерсти. Он был дважды ранен и, как инвалид, попал к Никите, а тот по просьбе Лукача подыскать хозяйственного человека, владеющего испанским, чтобы легче было объясняться с четырьмя волонтерками, передал Беллини в штаб бригады на должность завхоза.
Беллини взял на себя все, что, по его мнению, не входило в женскую компетенцию. Со своей командой он с первого момента отлично поладил, держался со всеми четырьмя без предпочтений, как заботливый старший брат, и пользовался среди них непререкаемым авторитетом.
Между прочим, через некоторое время случайно выяснилось, что старательный и скромнейший этот работяга удивительно соответствует прославленной своей фамилии. Белов, бывший страстным, хотя и старомодным, ценителем оперной музыки, не пропускавший в Москве ни одной новой постановки в Большом театре, услышав как-то через открытое окно, как в свободный час распевает в кухне Беллини, позже разговорился с ним и узнал невообразимые вещи. Оказалось, что штабной завхоз не только прекрасно знаком со всеми сколько-нибудь заметными произведениями итальянского оперного искусства, но и знает наизусть и может пропеть от первого такта увертюры и до последнего аккорда целых четыре классических оперы. Белов утверждал, что однажды проверил Беллини, и тот ничуть не хвастал, хотя никогда не был солистом в «Ла Скала», а всю жизнь работал каменщиком.
Уже к следующему переезду в распоряжении Беллини завелся камион. И с тех пор при всех перебросках бригады последней с очередной базы штаба, переваливаясь, выезжала полуторка, туго перепоясанная веревками и нагруженная постельными принадлежностями, котлами, кастрюлями, мешками с продуктами: всем тем, чем незаметно обрастало штабное хозяйство. Поверх всего этого скарба, держась за бечеву, сидели Пака, Леонора, Лаура и Асунсьон, сам же Беллини бдительно глядел вперед с командирского поста рядом с шофером.
Где-то к концу декабрьской чертовой карусели, как окрестил бесчисленные перемещения Петров, командир бригады объявил Алеше, что решил назначить его своим адъютантом.
— Вы и так уже взяли на себя некоторые его обязанности. Мне же адъютант позарез нужен. У меня уже был один, однако мы с ним, что называется, характерами не сошлись... Хорошему адъютанту надо запоминать все указания своего принципа и в нужное время давать им ход. Необходимо научиться понимать начальника с полуслова, и даже мысли его угадывать. Да, да, я не шучу, но мне представляется, что вам это удастся. В здешних условиях за вас еще и знание французского. Сейчас чуть что — ищи переводчика, адъютант же всегда под рукой. Поручите своих ребят ну хотя бы тому же Ганеву...
В тот же вечер, выезжая в Мадрид, комбриг взял Алешу с собой. Пронизываемый ледяным ветром город был затемнен. Лукач рассказал, что еще в начале ноября светомаскировка соблюдалась постольку поскольку, но, когда патрулям отдали приказ стрелять по каждой светящейся щели, воцарился идеальный порядок. И понятно. В любой войне стекла так и летят. Но в гражданскую — особенно, а теперь еще и авиация. Между тем купить их негде...
По дороге из Фуэнкарраля их три раза останавливали для проверки документов: на выезде из предместья, при въезде в Мадрид и в центре его. Но, заранее опустив боковое стекло и чуть сбавив скорость перед бетонной баррикадой, из-за которой, выставив ружья, как разбойники на большой дороге, выскакивали милисьяносы, Луиджи умел так величественно произнести «бригадас интернасионалес», что те, мгновенно отсалютовав, произносили «паса». Способность Луиджи различать путь в кромешной тьме соперничала с кошачьей: не зацепив нигде за угол и ни на что не наткнувшись, он доставил комбрига и новоиспеченного адъютанта ко входу в подвал. Алеша попал сюда впервые.
Дежурил сегодня Лоти, и Лукач представил ему своего адъютанта. Пожав тому руку, Лоти спросил, говорит ли он по-испански, и, услышав отрицательный ответ, заметил, что знание кастильского адъютанту просто необходимо, а самый скоростной способ освоить язык — завести себе юную сеньориту. Тут же, повернувшись к Лукачу и сразу посерьезнев, он предупредил, что возле знаменитого дачного поселка Лас-Росас-де-Мадрид сегодня замечена подозрительная активность противника, а так как в резерве всего лишь Двенадцатая, то как бы одному испанскому генералу не пришлось завтра с утра отправиться понюхать, чем эти розы пахнут. Лукач не стал спорить. Он только вздохнул и посмотрел на часы, зная, что где-нибудь между четырьмя и пятью утра его разбудит приказ о еще одной переброске.
Выбравшись из подземелья, он так же молча сел в машину, и Луиджи, не ожидая указаний, повел «пежо» через центр, пересек большую площадь, о чем можно было догадаться по удаленности мрачных многоэтажных громад, и остановился перед упирающимся в черное небо зданием. Лукач поднялся по обрамлявшим весь фасад белым и во мраке ступеням. Алеша, забросив винтовку за плечо, последовал за ним. Нащупав тяжелую дверь, комбриг открыл ее, пропустил адъютанта за собой и тщательно закрыл. Пройдя неосвещенный тамбур, Лукач отодвинул суконную портьеру, и оба очутились в холле первоклассной гостиницы. В нем горело так много лампочек, что, хотя накал и был слабым, в общем получалось достаточно светло. Пахло здесь, однако, совсем не так, как положено в дорогом отеле, а противоестественным здесь смешением аптечных запахов, среди которых сильнее всего выделялся йодоформ.
Лекарственные запахи объяснялись просто. Холл заполняли выздоравливающие раненые в одинаковых халатах. Слева, в бронзовой клетке, находился лифт человек на пятнадцать, однако ручка его широкой двери была прикреплена проволокой к решетке, и на ней висела строгая надпись! «Prohibido», что в переводе на русский означало «запрещено». Вероятно, на подъем лифта требовалось слишком много дефицитной электроэнергии.
Лукач легко побежал вверх по алой дорожке на мраморных ступенях. Алеша из-за тяжести винтовки несколько запыхался, комбриг же, несмотря на то что родился почти на девять лет раньше своего адъютанта да и весил чуть ли не вдвое больше, дышал так, словно прогуливался по шоссе между штабной сторожкой и мостом Сан-Фернандо. С площадки шестого этажа он повернул направо, в плохо освещенный коридор, устланный какой-то пушистой, заглушавшей шаги, тканью, постучал в первую дверь слева, не дожидаясь ответа, повернул ручку и вошел в переднюю роскошного по убранству и размерам номера. Чуть ли не на цыпочках за ним проник Алеша. Снимая винтовку, он нечаянно стукнул прикладом в пол, но толстый ковер заглушил звук.
— Кто там пожаловал? — послышался голос изнутри.
— Здравствуйте, дорогой мой Михаль Ефимович. Это опять известный вам испанский генерал Лукач вместе со своим адъютантом.
— Входите, входите, известный мне генерал Лукач, входите со своим адъютантом.
Перед вошедшими предстал человек маленького роста в плотном, спортивного вида костюме. На носу его сидели сильные стекла в широкой роговой оправе, невольно напоминавшие профессорские очки-велосипед Маяковского. Во внешности хозяина комнаты заметно выделялась большая, со взъерошенными волосами голова. Собственно, большой была не столько голова, сколько лицо, особенно нижняя его часть, впрочем, и лоб был очень высоким. Пока Лукач обменивался рукопожатием с большеголовым человеком, Алеша по портретам, часто помещавшимся в советских иллюстрированных изданиях, узнал в нем знаменитого Михаила Кольцова и почтительно пожал его ладонь. О том, что Кольцов давно в Испании, известно было по его корреспонденциям в «Правде». Белов в первый день боев за Посуэло, ездивший посмотреть, как действуют гарибальдийцы, по возвращении с восторгом рассказал Лукачу, что собственными глазами видел там самого Кольцова, явившегося на броневике и даже собственноручно стрелявшего по неприятелю из почти игрушечной его пушечки. Однако Лукач воодушевления его не разделил. Перебив начальника штаба, он разразился негодующей тирадой, смысл которой сводился к тому, что Кольцова прислали сюда не в артиллеристы играть, а делать основное его дело — писать.
