Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова
В это время она уже взобралась наверх и заползла за калитку кладбища, чтобы укрыться там от моих глаз. Но я конечно же ее видел и вошел следом. Она лежала там, несчастная, растерзанная, и с тихим плачем отстранялась от меня, перепуганная до смерти. Я склонился к ней и взял ее на руки. «Дитя мое, что с тобой случилось?» Горько рыдая, она прижалась ко мне. Верно, поняв, что я ей плохого не сделаю, она дала выход слезам, прильнув к моей груди. Мое сердце сжалось. Я гладил ее по голове, успокаивал и терпеливо ждал, пока она мне откроется. Не знаю, как так вышло, что меня именно в этот момент охватило желание. Неодолимое, бешеное, страстное. Может быть, виной тому было бедро девушки, сверкнувшее белизной сквозь разодранное тряпье, или запах ее лона, который дало мне почуять наше тесное объятие, или просто ее податливое теплое тело с соблазнительными изгибами, которых нельзя было не заметить. И она, как ни странно, не сопротивлялась. Размякла в моих объятиях, и ее плач стихал тем быстрее, чем более страстно я ее гладил, пока наконец не сменился вздохами изнеможения, которых я не мог не услышать. Пониже живота я ощущал мощное давление, и она это знала, а когда дотронулась до меня в этом месте, то из ее горла вырвался удовлетворенный вздох. Она раздвинула бедра, приглашая меня внутрь так гостеприимно, что я не мог устоять. Так мы любили друг друга с дикой страстью, скрытые за каменным столбиком кладбищенской калитки, я держал ее за плечи, с них сползла темная ткань разорванного платья, обнажив полные небольшие груди, и я склонился над ними и целовал их.
Не понимаю, как могло случиться, что потом мы очутились на поляне, освещенной яркой круглой луной. Во сне одно место сменяется другим, а время не имеет значения. Короче, мы были там, в этом странном месте, что я осознал незадолго до того, как ее лоно поглотило выплеск моей мужской силы. Мощный и почти болезненный, что я почувствовал в чреслах и в животе, но вместе с тем несущий бесконечное облегчение. В этот момент она возвышалась надо мной, ее тело было напряжено, а голова откинута назад, она кричала от наслаждения вплоть до последнего моего толчка. Потом она рухнула на меня, и ее лицо оказалось рядом с моим. Боже мой, Йозефинка! Йозефинка Сурменова! Та девушка, которая недоверчиво смотрела на меня со скамьи под кафедрой, это же она! Ее безумный хохот напугал меня и заставил оглядеться вокруг.
И тут я понял, что мы на вершине горы Обетовой, где некогда язычники приносили свои кровавые жертвы, посреди огненного круга, вне которого рука об руку стоят какие-то другие фигуры, и что Йозефина Сурменова все еще сидит на мне, трется о меня своим лобком и смеется, а люди за огненным кругом дико кричат и пляшут. И, весь в поту, я проснулся.
ЗАГОВАРИВАНИЕ ГРОЗЫ
Подвешенные на брусе под стрехой, на ветру раскачивались пучки трав, собранных в ночь перед праздником святого Иоанна Крестителя. Ветер играл ими, они колыхались то вправо, то влево и не раз при резком порыве разворачивались так, что сухие кончики поблекших цветков ударялись о стену дома. Якубек сидел внизу, следя за их движением. Он сидел на одном и том же месте каждый день, если только погода позволяла, и ждал, пока Дора вернется из школы. Сам он пустошь в Бедовой никогда не покидал, а оставался там целыми днями с Сурменой, которая спускалась вниз, в Грозенков, совсем редко. Да и зачем ей было туда ходить, кроме как в костел и иногда в магазин?
Это к ней все ходили. А почти все необходимое ей приносили.
Дора медленно поднималась вверх и уже издалека видела, как Якубек ей машет. Он подтянул колени к самому подбородку, одной рукой обхватил их, а второй размашисто фехтовал в воздухе. Дора помахала ему в ответ и прибавила шаг. Попутный ветер толкал ее в спину.
Надвигалась гроза, и, хотя до вечера было еще далеко, Житковая тонула в сумраке. В любой момент на нее могли пролиться первые капли дождя.
— Э-э, — приветствовал ее Якубек, когда она наконец подошла к дому, и показал подбородком в направлении Грозенкова. Дора повернулась и поняла, за чем он все это время так внимательно наблюдал. Не за ее подъемом, а за бесконечной вереницей низких грозовых туч, что мало-помалу приближались к ним. Их тяжелые клубы ворочались и переваливались, как живая масса, как неукротимый зверь, готовый в ближайшие минуты уничтожить все, что встанет у него на пути. А на пути у него был весь ряд их житковских пустошей: Бедовая, Копрвазы, Гудаки, Ровная и Черная.
— У-у, — выдохнул Якубек и спрятал голову между колен. Дора, потрясенная, молчала.
До их ушей долетел звон небольшого церковного колокола, который словно хотел отогнать грозу своими глухими ударами. Не выйдет, пронеслось в голове Доры, когда она почувствовала на своем голом плече холодный поцелуй первой упавшей капли.
— Давай в дом, — скомандовала она, пытаясь заставить Якубека встать.
Он изумленно посмотрел на сестру, завертел головой и показал средним из своих трех пальцев на дорогу, по которой она только что шла. Дора оглянулась и увидела среди волнующихся трав на лугу внизу, между бешено носящимися туда-сюда ласточками, женскую фигуру в ослепительно белой одежде. Над собой она держала развевающийся платок, едва ли способный укрыть ее от дождя.
Это была одна из соседок, которая, должно быть, направлялась к Сурмене. Дора вошла в дом, но там никого не оказалось. Она сбросила со спины рюкзак и вернулась за Якубеком.
— Где тетя?
Якубек растерянно покачал головой. Ветер тем временем так усилился, что его волосы развевались, подобно космам Медузы.
— Сурмена! — донесся до них женский возглас.
Вскоре до них добрела задохнувшаяся от ходьбы Багларка.
— Где Сурмена, дети? — спросила она.
— Мы не знаем, — пожала плечами Дора, и Якубек повторил ее движение.
— Вот ужас-то, — кивнула Багларка в сторону туч. — Как раз у всех взошло, еще не хватало, чтобы нам град всходы побил, — причитала она. Не положи мы на это столько сил и времени, которое мы урываем, чтобы после
