Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова
Поддерживая друг друга, тетка с племянницей стали медленно спускаться вниз. От хлева им радостно махала Багларка, рядом гомонил Якубек.
— У тебя получилось, Сурмена, ты справилась! Отогнала грозу! — весело кричала Багларка.
— На сей раз в этом была и ее заслуга, — хрипло ответила Сурмена, кивая на Дору, когда Багларка обняла ее за плечи.
В тот вечер Сурмена напилась сильнее обычного.
АЛЬЖБЕТА БАГЛАРОВА
Та история с заговариванием грозы произошла тридцать лет тому назад. С тех пор подобное повторялось еще несколько раз, и Дора уже привыкла, что люди в Житковой верят, будто их тетя умеет управлять погодой и способна отогнать ветер и дождь.
Сегодня ей опять живо вспомнился тот случай. Автобус, как обычно по пятницам, вез их наверх, в Копаницы, но на сей раз ему приходилось пробивать себе путь сквозь струи затяжного осеннего дождя, а мрачное небо нависало над ними все ниже и ниже.
Широкое окно автобуса бороздила сетка извивающихся мокрых линий. Якубек водил по ним пальцами, кончиком указательного старался проследить за каждой из них — и начинал снова и снова, после того как отдельные линии сливались в одну. Дора же смотрела поверх его головы в окно, провожая взглядом убегающие пейзажи местности, содрогавшейся под порывами ветра, удары которого ощущали и пассажиры в автобусе.
Совладала ли бы с таким дождем Сурмена? — подумалось ей. С тех пор как она видела Сурмену заклинающей грозу, она сравнивала с тогдашней бурей любой дождь.
Автобус оставил внизу Банов, проехал Быстршицу-под-Лопеником и медленно пополз к Грозенкову. Из-за ливня Дора с Якубеком не вышли там, как обычно, а поехали дальше, до самой Житковой.
Знак остановиться они дали водителю уже совсем наверху. Все равно их еще ждал долгий путь по хребту через Рокитовую и Гудаки на Бедовую. Дора помогла Якубеку надеть рюкзак, подхватила сумку с лэптопом и под напором ветра раскрыла зонт.
Щебенчатая дорога безнадежно утонула в вязкой грязи. Брат с сестрой шли друг подле друга под общим зонтом, по возможности избегая луж, и время от времени поглядывали вниз, на словацкую сторону, на склоны тянущегося вверх высокого холма. Там скапливались клубы пара из леса, образуя облака, которые медленно поднимались по узкой ложбине чуть ли не к их ногам. Хотя слабеющий дождь все еще пренеприятно стегал их по ляжкам, они остановились и завороженно смотрели на эту красоту.
— Дорличка, Якубек, давненько я вас не видела! — голос Багларки застал их врасплох. Под зонтом они и не заметили, как она догнала их.
— Мы только что из Брно, тетенька, — сказала Дора. Она была рада видеть Багларку, тем более что и сама с ней хотела поговорить.
— Не хотите завтра прийти на обед? А то вы у нас давно не были, — предложила Багларка, словно читала Дорины мысли, кутаясь плотнее в желтый плащ-накидку, капюшон которого торчал высоко над ее лбом.
Дора повернулась к Якубеку и согласилась за обоих:
— Хотим, правда?
Якубек радостно закивал головой.
— Тогда до завтра, надеюсь, это Господне наказание кончится и вам не придется скользить по грязи. Приходите к двенадцати, — с этими словами Багларка повернулась и быстро зашагала прочь.
— Ты тоже думала, допустила ли бы такое ваша тетка, а? — крикнула еще Багларка ей с дороги, ведущей на Рокитовую пустошь, где она жила. Остальные ее слова отнес в сторону ветер, и Дора их не расслышала.
Вечером, когда с печи уже доносилось мерное дыхание спящего Якубека, Дора извлекла со дна сундука с одеждой свои старые дневники. Те, которые она снова стала вести, когда покинула стены интерната. Запись, что она искала, была сделана на второй день после ее последнего посещения Сурмены.
Дора медленно листала страницы. Насколько же по-другому все тогда выглядело, вздохнула она и с облегчением подумала о дне сегодняшнем, когда все уже было так, как ей мечталось во времена ее стремительного вхождения во взрослую жизнь. Пару раз она погружалась в более ранние записи, но в конце концов открыла нужную страницу. На ней была запись, датированная началом мая 1979 года.
Это было ужасно, ужасно! Когда я выводила ее на улицу, она была сама не своя, как и в предыдущий раз: я как будто вела куклу. Это уже была не Сурмена, а ее тень. Другой человек, только отдаленно напоминающий тетю. Мы почти все время просидели друг подле друга молча, я опять не понимала, имеет ли смысл вообще что-то говорить…
Но потом! В ней словно что-то порвалось, она стала трястись, дергаться, хрипеть, а после посмотрела на меня так, что я испугалась. Но что она говорила? Мои уши были почти у ее губ, и все равно я мало что разобрала. Что это было?
Кого мне надо избегать, кому мне нельзя верить? Тем, которые здесь, или тем, кто дома?
А что она имела в виду под черными чарами? Не ведовство же! Такую глупость сейчас уже даже священник не проповеди не произнесет — тогда зачем она это говорила? И что хотела рассказать о ведуньях, зачем называла имена Магдалки и Фуксены, ведь я их даже не знаю, в жизни их не видела! А ребенок — какой ребенок? И почему мне его надо прятать? Мне или ей — я так и не поняла, кто его должен был спрятать и куда. И что, мол, этим можно воспользоваться, если станет совсем худо… это прозвучало так сбивчиво: то ли вообще она сказала? Не знаю, как тут было разобраться, эти куски давних воспоминаний и путаные мысли вместе никак не склеивались… Только при упоминании немцев я поняла, в какое именно время она вернулась, но она не слушала меня, когда я стала говорить, что сейчас она никого такого видеть не могла, что это все в прошлом и ей уже нечего бояться! В любом случае мне не удалось остановить тот поток страха и ужаса, который из нее изливался. Безумный, вот что надо бы написать, хотя мне в это до сих пор не верится. Моя Сурмена, наша Сурмена обезумела? Но как иначе назвать то, что произошло вчера?
От всего этого у меня мороз по коже… все теперь не так, как раньше, потому что она не та, что раньше. Уже не получится, чтобы было опять так, как я мечтала: чтобы все вернулось назад и мы снова все втроем зажили на Бедовой. Потому что
