Наоми Френкель - Дети
– Нет, нет, – отвечает она сдавленным голосом, – не думаю, что ему станет хуже. Ты же знаешь, у него быстро повышается температура и так же быстро понижается.
Он протягивает ей руку на прощание, но она не касается ее, словно боится потерять последние силы и не совладать с собой.
– Эрвин, – вскакивает она со стула, – ты нашел в ящике целые носки? Подожди пару минут, я заштопаю тебе пару теплых носков.
– Нет, Герда, – улыбается он, – я уже привык к дырявым...
Надевая пальто в коридоре, он не смотрит на нее. Сумрак защищает их друг от друга. Он берется за ручку двери, так и не протягивая ей руку.
– Эрвин, – останавливает она его, где твой головной убор? Как ты выйдешь без него в такую стужу?
Он и шапку забыл в трактире. Но без всякого желания вспомнить даже малым намеком вчерашний вечер, отделывается общими словами:
– Потерял шапку. По дороге куплю новую.
– Нет, так ты не выйдешь. Возьми белый шарф с вешалки и закутай им голову.
– Но, Герда, – смеется Эрвин, – я же буду похож на клоуна в женском шарфе.
– В такие дни люди закутывают головы любой вещью, – она силой всовывает ему руку шарф.
– Спасибо, – и он захлопывает дверь.
Тело ее каменеет, и она, вернувшись от дверей, падает на стул у пустого стола, на котором лишь плитка шоколада, которую он принес ребенку. Кладет голову на руки, вытянутые между немытой посудой, и тяжелые беззвучные рыдания сотрясают ее тело навалившимся на нее одиночеством вместе со слабым светом разгорающегося за окнами дня.
Эрвин все еще стоит у дверей, колеблясь перед тем, как ступить на утренний снег. Шарф у него в руках, и взгляд устремлен на окна дома.
– Шесть часов с минутами, – бормочет он, стараясь подбодрить себя. Аккуратно складывает шарф и кладет его в карман пальто, поднимает воротник, стучит себя в грудь, как бы пробуждая в себе мужество, и выходит без шапки. Улицы белы, безмолвие глубоко, и Эрвин один на пустынных улицах, продуваемых ветром. Открыв двери трактира, упал с большим шумом и дарился в колено.
– Гоп-ла, – воскликнули одновременно трое мужчин и разразились хохотом.
– Кто там? – раздается хриплый женский голос из глубины трактира.
Эрвин встает с неприятным ощущением стыда от своей неловкости и отряхивает брюки от пыли. Трактирщика нет. В помещении сумрачно. Слабый язычок пламени керосиновой лампы мерцает в этом сумраке. Даже за ночь из трактира не выветрился запах алкоголя и сигаретного дыма. Неряшливая уборщица, волосы которой серы под цвет ее фартука, тянет ноги между столиками, стучит стаканами, оставшимися со вчерашнего дня. Трое мужчин сидят за столиком в центре трактира – у одного одежда замызгана до самой шеи, у другого нос явно запух от удара кулака, третий мускулист и огромен телом, кто-то ему навесил «фонарь» под левым глазом. Одежда у всех трех потрепана, глаза заплыли, словно они вообще не оставляли трактир со вчерашнего дня. Они тянут мелкими глотками пиво из грубых бокалов, стучат картами по столу, удерживая губами окурки сигарет.
– Эй! – обращается Эрвин к старухе-уборщице, которая даже не спросила его, чего он хочет, и тут же жалеет, что подал голос.
– Чего надо? – роняет она, словно черт ее заморозил.
– Вы хозяйка трактира?
– Жди, пока придет.
За бутылками на витрине светится зеркало. Бутылки стоят, как решетка, за которой маячит лицо Эрвина. У края стойки – три гипсовых гнома в красных колпаках, красных одеждах, с красными носами и щеками. У одного в руках лейка, у других двоих – грабли. Этих смешных гномов люди обычно выставляют весной и летом, украшая ими цветочные клумбы. Эрвин помнит их по клумбам, в детстве, которые такими гномами украшала мать. Зимой она их убирала в дом и ставила, как украшение, на комод.
«Бывает так, что все настроено против тебя?», – размышляет Эрвин, глядя на уродливых гномов.
– Эрвин ты знаешь, что такое – русский?
Оказывается, мужчина с плоским носом тоже откликается на имя Эрвин. Троица отложила карты и начала рассказывать анекдоты.
– Нет, Вили! – кричит плосконосый Эрвин.
– Итак, – говорит мускулистый Вили, – один русский – душа. Два русских – хор. Три русских – сплошной бардак.
Все трое заходятся в хохоте до того, что кепки трясутся на их головах. Чокаются. Лица исчезают за огромными бокалами, поднесенными к глоткам.
– А что такое – один немец, знаете? – Плосконосый Эрвин ставит бокал на стол. – Значит, так – один немец – философ. Два немца – союз. Три немца – война.
Проходит несколько минут, пока троица осознает, что у них есть компаньон по смеху: около стойки во весь рот смеется Эрвин.
– Эй ты, парень, – хмурым голосом обращается к нему мужчина с плоским носом, – ты развлекаешься за наш счет. Смех со стороны нам не нравится. Мы не шутим бесплатно, это тебе будет стоить.
– Я готов присоединиться – отвечает Эрвин.
Но голос трактирщика останавливает его:
– Погоди! Снова ты явился ко мне?
Трактирщик зашел неожиданно, и не спускает глаз с Эрвина, изучая в зеркале его красное от мороза лицо, подобное краснощеким гномам, словно только что закончилась драка, что началась вчера здесь, в трактире.
– Двойную рюмку, – требует Эрвин хриплым голосом.
– Нет! – возражает трактирщик, держа руку на пивном кране. – У меня ты ничего не получишь. Ты не пьешь в свое удовольствие, ты пьешь от отчаяния.
– Какое твое дело? Уважь мое желание, и все тут.
– Снова ты нарываешься на скандал. Хватит с меня того, что было вчера.
– Вчера я просто перепил, – в голосе Эрвина просительные нотки.
– Может, и перепил, но и язык не сдержал за зубами. Что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Странное ты существо.
– Что же во мне странного?
Трактирщик бежит до края стойки, к гномам, старательно выстраивает их в ряд: первым ставит большого, за ним среднего, и в конце маленького.
– Все с ними играются. Еще расколют одного, – и он нежно гладит их по красным колпачкам, но глаз не спускает с Эрвина. И в его взгляде – жалость, точно, как во взгляде Герды утром! Так они расстались. Глаза ее были полны жалости, поцелуи и объятия – из жалости, и вся привязанность ее к нему – из жалости. Что-то чуждое вторглось в его облик, изменило его черты, сделало его даже более жалким, чем эти потрепанные и побитые собутыльники. Жалость вытесняет его из нормальной жизни. Он болен, если его жалеют и не относятся к нему всерьез.
Так что во мне странного? – ударяет Эрвин ладонью по стойке. – Отвечай!
– Что за крик? – успокаивает его старый трактирщик. – Это очень просто. Ты не как все. Ты против всех. Ты – странный, и все тут.
– Я вчера купил у тебя шоколад, – Эрвин пытается доказать, что это было обычное дело нормального человека, ни чем не отличающегося от других.
– Человек, – старик приближается к Эрвину и шепчет, – этим шоколадом ты купил вчера у меня свою жизнь. Ты чуть ее не потерял своей болтовней. Как это ты не боишься выйти один против всех? Устраиваешь скандалы в трактирах? Будь осторожен. Зачем тебе все это?
– Во имя правды, во имя большой правды.
Трактирщик громко смеется:
– Правда? Не будь ребенком!
– Вы не верите в правду, за которую надо бороться? – пытается Эрвин убедить старика. Он ищет себе союзников. Даже такого ветхого хитрого старика. Только не быть одному, на обочине жизни. Пока он борется, он живет полной жизнью, пробуждая у людей не жалость, а гордость. Но старик смеется, и весь трактир сотрясается от хохота. Старуха-уборщица тоже поддерживает смех трактирщика, не понимая его причины. Компания у стола поднимает головы, выплевывает окурки и присоединяется к смеху. Даже гномы, кажется, просто захлебываются смехом.
– Правду он проповедует, – выговаривает старик, не переставая смеяться. – Ха! Ха! Правда не нуждается в проповедях. Она всегда на стороне сильных, на стороне победителей. Прав тот, у кого сила. Иди с ними, и ты тоже добудешь себе правду.
– Точно так, – поддерживает старика плосконосый ударом ладони по столу.
Старик наливает Эрвину рюмку водки.
– Во имя твоей правды поднимем рюмку. Одна ущерба не принесет.
– Давай-ка, послушаем, что он имеет в виду, – предлагает плосконосый. Даже старуха служанка вперила в Эрвина взгляд.
«Пить или не пить», – думает Эрвин и не прикасается к рюмке.
– Он молчит, – замечает мужчина с повязкой на голове.
– Он упрям, как мул, – говорит мужчина с плоским носом.
– Он из неудачников, из тех, кто всегда теряет, – добавляет третий мускулистый мужик, – неудачник от рождения.
– Как Эбергарт, мой двоюродный брат, – объясняет плосконосый, – шофер грузовика. Однажды задавил черного кота, ну, обычного, как все коты. Но из-за этого кота братец мой двоюродный потерял все. Больше не садился за руль. Шатался, бездельничал, потерял все сбережения. Пошел работать на стройку. Упал с лесов и потерял ногу. Потерял жену, несчастная сбежала от него. И тогда потерял ребенка от дифтерита. Тогда...
