Наоми Френкель - Дети
Дорогой отец, я, слепец, вдруг я увидел в глубокой тьме ночи с абсолютной ясностью несущееся железнодорожное полотно. Оно продолжало гонку от пыльного твоего дома ко мне, и далее, к Дики, ждущему меня в порту. И затем возвращалось из порта обратно к тебе...»
Письмо выпало из рук доктора, и нечаянная радость осветила его лицо. Он смотрит на Беллу с любовью. И она, которая раньше не поняла его гнев, теперь не понимает этой любви. Ей надо с ним откровенно поговорить о странном его поведении сегодня. И она уже собирается открыть рот по этому поводу, но доктор ее опережает.
– Белла, послушай, пожалуйста, – он берет письмо и читает ей: «...Дики и я вышли искать место жизни. Прекрасно! Вундерфул! По сути, мы пытаемся вылезть вон из собственной шкуры, высвободить из нас наши изорванные души. Дики человек практики, ищет покой своей душе в реальных деяниях. Просто говорит мне: Ганс, хватит пустых мечтаний! Основы новой физики – они, как мечта. Чудесная техника решит все мелкие человеческие проблемы, и, таким образом, освободит человек от всех его забот и мелких и низких страстей. Но, дорогой отец...»
– Отец! – вскрикивает Белла.
– Да, Белла. Он приезжает!
– Он приезжает! – мигает Белла, вспомнив голос Барбары: «Он пришел! Он пришел!»
– Что ты так разволновалась, Белла? Мой сын приезжает. После многих лет возвращается ко мне. Письмо – от моего сына.
– Доктор – говорит Белла с новым дыханием, – Знали бы вы? Это ведь реальное дело, а не привидения? Знали бы вы, доктор? Барбара рассказала мне, что «он пришел» или приходит, но имела в виду не вашего сына, а старого господина, вашего отца. Душа его, сказала она, вернулась в дом, освободить ваш дух.
– Хочешь до конца выслушать письмо моего сына?
– Да, доктор.
«Но, дорогой отец, я ведь не Дики. Может, мои боли более сложны, чтобы в них вникнуть, может, у меня более тяжелое наследство. Дики рос в Америке. Я – в Германии. Я не могу найти себе покоя, если надежда моя не будет целостной, и мечта – завершенной. Я не совсем верю в то, что человек, освободившийся от материальных проблем, освободится от власти материального и станет человеком духа. Нет, отец, твоя мечта меня более очаровывает. Новая техника, чудесная, которая будет служить новому обществу, совершенно другому, чем общество, существующее сегодня... Это целостная надежда, совершенная мечта. Но я не могу ощутить целостность твоей мечты, отец. Не могу я сойти с поезда, вернуться к тебе и написать Дики прощальную открытку. Я человек, лишенный цельности, я – гибрид, и освобождение мое в слиянии всех моих мечтаний. Отец, если я смогу стать настоящим твоим помощником, только так мы сможем снова встретиться. Сотворим новую землю, создадим общество без материальных проблем или голода».
– Голода! – вскрикивает Белла, и тут же понимает, что проговорилась. – Все проблемы возникают от голода. И все измены. Из-за голода человек предает своих лучших друзей.
– Что ты знаешь о голоде, Белла?
– Я не знаю? Доктор! – и снова она сворачивается в кресле.
– Вы там испытываете голод? – потрясен доктор. – Почему ты мне это не рассказала?
– Почему? Чтобы вы не предложили нам пожертвования... Потому что... Нельзя строить новое общество с сытом брюхом. Надо тренироваться сдерживать тягу к материальным благам. Тренироваться!
– Маленькая моя бессребреница, воительница с мелкой буржуазией, – наклонил доктор Блум голову над Беллой.
Глава девятая
Большие цифры на циферблате будильника светятся в сумраке, и ритм его буднично однообразен, но не он разбудил Эрвина, а плач ребенка в соседней комнате. Эрвин шарит по соседней подушке: Герда пошла к ребенку. Подушка еще хранит ее тепло. Эрвин вскакивает с постели, стужа и темнота комнаты охватывают его. Огонь в печке погас. Эрвин включает свет, спрашивает:
– Что случилось?
Ребенок замолк. В толстом халате, уродующем ее фигуру, возвращается Герда с чашкой горячего чая, которым она напоила ребенка.
– Ребенок болен.
– Что у него?
– Он весь горит.
– Вызови врача.
– Мать придет и займется им. Попрошу ее вызвать врача.
– Лучше бы ты сегодня осталась дома, Герда.
– Не могу. Именно сегодня утром важное заседание.
Эрвин выключает звонок будильника. Ныряет в подушку и закутывается в одеяло.
– Тебе надо вставать.
– Нет. Сегодня я выйду позже.
– Почему?
Он не отвечает. Не хочется ему рассказывать ей, что вчера оставил велосипед в трактире, потому не сможет добраться до площади Александрплац до шести часов, где рабочих металлургической фабрики ждет грузовик, чтобы везти их на работу. Трактир не откроется раньше шести.
– Ложись, Герда. Отдохни немного, любимая.
– Нет. Мой день уже начался.
С трудом, устало, она тянет ноги. Он опирается на локоть, следит за нею, пока она не исчезает в дверях. Их сближение вчера, очевидно, ничего не значит. Он вскакивает с постели, бежит к погасшей печи, нервными движениями заталкивает в нее дрова и уголь. Герда вернулась в комнату и смотрит на него скучным взглядом. Он слышит ее шаги, но не оборачивается к ней.
– Встал? – говорит она. – Я приготовлю завтрак. – Уходит из комнаты. Он все еще не оборачивается. Из кухни доносится стук посуды, он торопится в ванную. Возвращается к накрытому столу, за которым уже сидит Герда, в закрытом темном вечернем платье, без всяческих украшений, придающем чрезмерную серьезность ее лицу. Эрвин усмехается.
– Ребенок крепко спит, – мягко говорит Эрвин.
– Я дала ему таблетку, чтобы снизить температуру.
Он отпивает глоток чая, и она делает то же самое. Оба молчат. Вскинув голову, она всматривается в его лицо. Часы стучат, ветер бьет в стекла окон. Тонкий лучик сумрачного рассвета вползает в комнату.
– Герда, что случилось? – Эрвин не в силах больше сдерживаться. – Почему у тебя с утра такое мрачное настроение? – Глаза его скользят поверх ее головы в сторону кроватки в углу и возвращаются к ней. Она краснеет:
– Я думаю о серьезных вещах.
– Конкретней, Герда, – сухость ощущается в его голосе, – что с тобой?
– Я не сказала, что вчера тебя здесь ждали товарищи, чтобы пригласить на партийный суд. Ты не явился, и они оставили тебе письменное приглашение.
– Когда?
– В воскресенье утром. В здании партии.
– Хорошо. Я буду там.
– Я пыталась это отменить, – вскрикивает она, глядя в его равнодушное лицо.
– Это почему же? Суд важен для меня, – он наливает себе еще одну чашку. Ест с большим аппетитом. – Ты почему не ешь, Герда? – Свет лежит на ее светлых волосах. – Сегодня у тебя красивые волосы, Герда.
Она вскидывает голову и вскрикивает:
– Что с тобой происходит, Эрвин? Ты... ты как будто не понимаешь смысл происходящего.
– Я очень хорошо понимаю.
Она не отрывает взгляда от его лица, которое еще никогда не было таким холодным. Как будто наступил конец чему-то, и все тело ее сковано. Она знает, что эти минуты решают их судьбу. Если она даст ему уйти, он больше не вернется. Ночью он всеми силами боролся за ее душу. И она сдалась, вселила в него надежду, нырнула в жар его любви, как в глубокий водоворот, откуда они никогда не вернутся. Он счастливо заснул рядом с ней. Утром она проснулась в испуге. Стояла у кроватки зашедшегося в плаче ребенка, чувствуя, как все проблемы вернулись и навалились ей на плечи. Он знала, что ничего не изменилось, и вражда поднималась в ней против самой себя из-за иллюзий, которые проснулись в ее сердце. Надо было одним махом освободиться от всех этих иллюзий. Лицо ее стало замкнутым и холодным сильнее, чем она того желала. Минуту колебалась: может пойти к нему, вернуться навсегда? Все зависит от нее. Она видит в его ожидающем взгляде, что он все еще готов ее принять. Она не знает, откуда в ней силы – принять быстрое решение. Не она решает. Судьба предопределена. Она не пошла к нему. Ясно прочла на его лице разочарование, которое выше его сил.
– Не знаю, вернусь ли я ночью, Герда. С фабрики поеду вместе с Гейнцем к нему домой. Вечером у них традиционная встреча друзей покойного господина Леви. Из-за забастовки транспортников я не смогу вернуться сюда. Если ребенку станет хуже, позвони. Попрошу Гейнца подвезти меня домой.
– Нет, нет, – отвечает она сдавленным голосом, – не думаю, что ему станет хуже. Ты же знаешь, у него быстро повышается температура и так же быстро понижается.
Он протягивает ей руку на прощание, но она не касается ее, словно боится потерять последние силы и не совладать с собой.
– Эрвин, – вскакивает она со стула, – ты нашел в ящике целые носки? Подожди пару минут, я заштопаю тебе пару теплых носков.
– Нет, Герда, – улыбается он, – я уже привык к дырявым...
Надевая пальто в коридоре, он не смотрит на нее. Сумрак защищает их друг от друга. Он берется за ручку двери, так и не протягивая ей руку.
– Эрвин, – останавливает она его, где твой головной убор? Как ты выйдешь без него в такую стужу?
