Филип Казан - Аппетит
Я ослушался в одном: не уснул. Я не мог. Моя комната была большой, намного более роскошно убранной, чем любая другая, в какой я до сих пор пробовал спать. Она выходила на Виа Ларга, и когда я понял, что сон невозможен, то подошел к окну, встал коленями на стул, локти поставил на подоконник и принялся смотреть вниз, на темную улицу, тускло освещенную другими окнами, и на дерущихся котов, гоняющих друг друга туда-сюда по мостовой. Потом вернулся в постель и попытался вообразить завтрашний день. Я должен приехать в палаццо Альбицци с мессером Лоренцо. И что потом? Пригласить Тессину на пир. А дядя Диаманте? Надо пригласить и его, наверное. Люди заметят. Поднимется некоторая шумиха. Но в целом план был таков.
Наверное, я все-таки заснул на час или два, потому что вдруг наступило утро. Я волновался так же, как перед большой игрой в кальчо. Был страх, конечно же, разумный страх, смягченный знанием, что я смогу справиться со всем, что должно произойти. Возбуждение и странный род спокойствия. Я собирался приехать в округ Черного Льва и потребовать то, что принадлежит мне. Тессина – о чудо! – ждет меня, хотя она еще этого не знает. Я ощущал легкое головокружение и небольшую дрожь в коленках. Притом оказалось, я спал так крепко, что не услышал, как на скамью у двери положили наряд для меня. Пока я восхищался им, явился лакей и сказал, что пришел меня одеть. Так он и сделал, облачив меня в штаны, состоявшие из красной и белой штанины, серебристо-белое шелковое фарсетто и потрясающий плащ из золотой парчи. Наряд довершала превосходная белая шляпа, украшенная золотыми перьями, – как сказал мне слуга, от фазана, который водится только в Китае. Я понял впервые в жизни, как должен выглядеть благородный человек каждый день, хотя маленький тихий голосок где-то в глубине головы шептал: «Ты похож на позолоченное бланманже…» Чувствуя, что несколько теряюсь, я пристегнул к поясу меч, потому что благородный господин обязан носить меч.
Внизу во дворе мессер Лоренцо ожидал меня верхом на лоснящейся гнедой лошади. Рядом с ним – еще четверо. К полному моему изумлению, все пятеро оказались облачены в доспехи. Не в те толстые, уродливые доспехи, которые возят на войну, а в легкие, рифленые, с чеканкой, гравировкой и рельефами – произведения искусства, созданные для процессий. Доспехи мессера Лоренцо были серебряные, обильно инкрустированные золотом или, возможно, наоборот. Под рифленый нагрудник он надел бархатный дублет цвета пламени. Набедренные пластины и поножи, выкованные в виде прыгающих дельфинов, были пристегнуты поверх такого же алого бархата. У шлема был затейливый гребень и забрало, сделанное как нос галеры. На плечах мессера Лоренцо лежал плащ из золотой парчи. У четырех компаньонов забрала были опущены, но его собственное – поднято, и он улыбнулся мне из-под носа галеры.
– Ave, Парис! – воскликнул он, и четверо остальных подхватили его крик.
Их голоса внутри шлемов звучали дребезжаще и глухо. Паж подвел ко мне чисто белого коня, красиво убранного красным кожаным седлом и вызолоченной сбруей. Я стиснул зубы, запутался, вставляя ногу в стремя, и с благодарностью позволил пажу помочь мне сесть верхом. Мой зад еще не был готов вернуться в седло, но я едва замечал боль.
Шагом подъехав ко мне, Лоренцо вручил мне огромный букет цветов и свиток пергамента:
– Я написал это для тебя. Мы остановимся на улице у дома Альбицци. Герольды…
– Герольды?
– Ждут снаружи. Они протрубят фанфары, потом – как только появится твоя Елена – ты это прочтешь. А потом приглашай ее на пир своей любви!
– Нужно ли мне еще что-то говорить?
– Расскажи ей, что у тебя на сердце. Сегодня день любви, мой дорогой Нино.
Я выехал из ворот дворца на Виа де Гори. Там и правда оказались двое трубачей и маленький отряд солдат, все со знаменами. Спутники Лоренцо проводили меня во главу процессии. Мы немного подождали, когда к нам присоединится сам мессер Лоренцо, с опущенным забралом, потом поехали по Виа Ларга. Я приноровился к легкому аллюру своего коня – и вся Флоренция смотрела на нас. Мы отправлялись за прекраснейшей женщиной в мире. Мы оба с мессером Лоренцо были молодыми мужчинами, знающими, каково это, когда все чувства пылают, обостренные радостями жизни и немногими ее горестями.
Пока мы ехали, позади начала собираться толпа. К тому времени, как мы добрались до Виа де Рустичи, уже казалось, будто мы возглавляем карнавальное шествие. Двое герольдов с белыми знаменами на трубах остановились перед старомодным фасадом палаццо Альбицци. Прогремели трубы, и Лоренцо выкрикнул высоким надтреснутым голосом:
– Приведите прекрасную деву!
Это произвело должное впечатление. Поднялся шум, и окно наверху распахнулось. Диаманте Альбицци высунул голову, готовый рявкнуть на любого, кто стоял на улице, но только не на Лоренцо де Медичи. Диаманте стал белым, как моя шляпа.
– Мы прибыли преклонить колени у ног синьорины Тессины, – грассируя, продолжал Лоренцо.
Толпа позади нас разрослась и заполнила улицу: весь город жаждал хоть капельки веселья, что разбавило бы утомительное однообразие августовской жары и вони. Я старался сохранять бесстрастное лицо, будто каждый день занимаюсь подобными вещами. Лоренцо ткнул меня в бок и указал на свиток, который дал мне.
– Читай, – прошептал он.
Я посмотрел вверх: там стояла Тессина, обескураженно глядя на нас. Сглотнув, я развернул свиток и начал читать:
– Мою любовь узрел я у ручья…
Тессина разглядела, кто выкрикивает ей стихи, и закрыла руками вспыхнувшее лицо.
– В закате рано солнце утонуло…
Теперь на улице было распахнуто каждое окно. Множество людей, молодых и старых, высовывались так далеко, как только осмеливались. Тетя и дядя Тессины уже стояли в дверях, терзаемые растерянностью и смущением.
Сколь краток век всех радостей земных,Но память не так скоро угасает.
Слова на бумаге закончились, и я сидел, глядя вверх, на девушку в окне – всего лишь одно лицо из снежной бури лиц, но единственное рожденное в один час со мной, под теми же флорентийскими звездами.
– Говори! – прошипел Лоренцо.
Я поднял руку, помахал. Потом, все еще не в силах произнести ни слова, швырнул букет так высоко, как только мог – Тессине. Но бросил слишком сильно: цветы ударились о стену под окном Тессины и разлетелись дождем на головы зевак.
– Извини, Тессина! Я промахнулся! – крикнул я, потому что она начала смеяться так, будто мы снова стали детьми, играющими на этой самой улице, где сейчас я, как ни странно, восседал на лошади, чувствуя себя статуей из марципана и позолоты. – Мы тут подумали… – Не подходит. – Тессина, ты Елена Троянская, а я твой Парис. Окажи мне честь прибыть на пир любви, торжество наслаждения…
Ничто из этого не было настоящим: слова, костюмы… Сказать стоило только одно. Я стащил шляпу, швырнул ее наземь.
– Окажи мне честь… а, черт возьми, Тессина! Ты выйдешь за меня замуж?
– Что, во имя кишок Христовых?! – раздался рев.
Я повернулся к Диаманте Альбицци, полагая, что это произнес он, но Диаманте по-прежнему тупо таращился на живую картину перед своим домом. Это был совсем не Диаманте, а угрожающих размеров фигура в красных одеждах, внезапно появившаяся рядом с ним, – человек с переломанным носом и кожей цвета пролитого красного вина, который проталкивался сквозь толпу во главе пяти мужчин, держащихся за рукояти мечей. Одним из них оказался Корсо Маручелли, высокий белобрысый прихлебатель Марко Барони. Бартоло Барони оттолкнул в сторону дядю Диаманте. Тетя Маддалена взвизгнула. Маручелли уже вытащил меч. Другие клинки тоже со свистом покидали ножны. Завизжал еще кто-то.
Я повернулся к мессеру Лоренцо за поддержкой, но обнаружил, что он отъехал назад на добрых несколько шагов. Солдаты держали открытым проход позади нас, и на миг мне показалось, что хозяин велит мне ехать к нему. Но вместо этого он поднял забрало шлема. Лицо, которое хищно ухмыльнулось, взглянув на меня, не было лицом Лоренцо де Медичи. Этого человека я никогда не видел прежде: слишком близко посаженные глаза, слишком маленький рот, светлая бородка и усишки, требующие бритвы. Остальные забрала тоже поднялись и открыли четыре хохочущих лица – четыре обычных лица с рынка.
Теперь смеялись и солдаты, а герольды показывали на меня пальцем и топали ногами от хохота. Смех разлетался ото рта ко рту, пока вся улица чуть ли не затряслась от бурлящего веселья, выпущенного на волю. Я смотрел, как люди в доспехах ускользают в боковую улочку, а за ними герольды и солдаты. Я остался один на глазах всего гонфалона Черного Льва – под взглядами со всех сторон, сверху и снизу, сдирающими с меня кожу, под хлещущим меня смехом, какой возникает, когда мы в восторге от позора другого. Я посмотрел вверх, на Тессину. Мой ум застыл, тело заледенело. Тессина казалась белым пламенем в черном квадрате окна. А потом из-за ее спины выскользнула рука и закрыла ей рот. На мгновение рядом с ее лицом появилась рычащая уродливая харя: Марко Барони, орущий на меня, или на Тессину, или на весь город. Потом оба они исчезли.
