Филип Казан - Аппетит
Я разложил десерты и на этом закончил. Сладости были обычные, обычного цвета – по правде говоря, я не ожидал, что еще останусь на кухне, когда унесут черного лебедя. Сыр, айва, запеченная с медом, марципан, фрукты в карамели, и для каждого гостя – пирог, украшенный его собственным гербом. Все они заключали одинаковую начинку из изысканно приправленных пряностями фруктов и заварного крема, кроме одного.
Предыдущей ночью, пока варился осетр, после того как Каренца уковыляла спать, я вышел в садик с фонарем, ножом для срезания кожуры и миской. Хотя я не мог припомнить, чтобы когда-либо сидел там ночью с матерью, но все-таки чувствовал, что она совсем рядом. Это было печально, потому что она бы не одобрила того, что я решил сотворить. Я взял нож и сделал небольшой, но глубокий надрез на руке, чуть повыше запястья, достаточно глубокий, чтобы кровь потекла в миску. Потом перевязал руку и вернулся на кухню. Я влил кровь в маленький горшочек желе, добавил сахара, мускатного ореха и щепотку сушеной апельсиновой цедры, тщательно перемешал и, когда оно устоялось, заполнил им маленькую форму, которую сделал специально для этого. Другие пироги были готовы, но одна коробочка стояла пустая. Я обвел ее сладким заварным кремом, оставил постоять, а потом вдавил в крем розовые лепестки роз. Когда желе в маленькой форме застыло, уже почти рассвело. Я очень осторожно перевернул его и уложил в коробочку. Потом залил другим желе, совершенно прозрачным, сдобренным сладким вином. Потом закрыл крышку.
Дитиери холодно наблюдал, как я меняю отвратительные рабочие лохмотья на свою лучшую одежду. Я поставил десерт на длинный деревянный поднос и выбрал двух подавальщиков, чтобы нести его. В обеденном зале я подал каждому из гостей его пирог, начав с мессера Лоренцо, который пытался поймать мой взгляд. Однако я держал на лице профессиональную маску и обходил вокруг стола, пока не дошел до Барони. Я вручил ему его пирог, а он повернулся ко мне и сложил лицо в чудовищную гримасу: горделивая, благосклонная, благодарная улыбка от имени восхищенных гостей. Я его проигнорировал. Тессина смотрела в пространство, притворяясь, что слушает мессера Лоренцо, который разглагольствовал о правах на добычу квасцов. До меня вдруг дошло, что я больше никогда не буду стоять так близко к ней. Как легко было бы наклониться и припасть губами к белому склону ее шеи. Вместо этого я сосредоточенно закатал рукава, открыв запятнанный кровью платок, все еще обвязанный вокруг раны на моей руке. Тессина подняла глаза, взглянув на меня так, как благородная дама смотрит на слугу. Все выглядело идеально, кроме ее глаз: они были пусты. Наверное, мы стали зеркалами для опустошенности и отчаяния друг друга. Ее взгляд устремился к моей руке, потом она отвернулась обратно к мессеру Лоренцо и его квасцовым шахтам. Я взял последнюю порцию десерта и аккуратно положил на ее тарелку.
– Странный факт, моя госпожа, – сказал я. – Англичане, как я слышал, называют корочки своих пирогов удивительным словом. Они зовут их гробами.
Барони, чья улыбка прилипла к лицу, словно бархат, прибитый к сломанному стулу, поднял крышку своего пирога и заморгал от облегчения. Мессер Лоренцо уже ел.
Тессина очень медленно взяла ложку. Она приподняла корочку пирога с одной стороны, с другой – и сняла совсем. Я был уверен, только она видит то, что внутри: маленькое кроваво-красное сердце в кристально прозрачном желе, в гнезде из розовых лепестков. Она поколебалась, еще раз взглянула на мою перевязанную руку и закрыла глаза. Потом наклонила голову и очень осторожно погрузила ложку в желе. Всюду вокруг нее гости закапывались в свои пироги и провозглашали тосты за грядущую свадьбу, столь явственно благословленную Фортуной. Ложка Тессины поднялась с красным лакомством, и это были остатки моего сердца. Я отступил назад, поклонился в никуда и никому, потому что никто на меня не смотрел, и покинул палаццо Барони.
23На следующее утро о пире знала вся Флоренция. Как какой-то мальчишка приготовил траурный пир, чтобы отметить быстро приближающуюся свадьбу Бартоло Барони. Как он подал Бартоло черного барана с обвисшим членом и сотню других черных блюд, так что казалось, будто стол засыпали углем. Как мессер Лоренцо де Медичи выл от хохота, а Бартоло пытался спасти лицо… Как именно, кстати? Что на самом деле сказал Барони – не передавалось. Бродило несколько слухов: что он нанял убийцу или даже нескольких, дабы покончить со мной; он помер от унижения; обожрался до ужасного приступа подагры или апоплексического удара, а то и паралича; вышвырнул Тессину из своего дома; женился на ней прямо сразу и там же. Первый слух меня, конечно же, тревожил, хотя я знал, что остальные – полная ерунда. Но тем вечером, после странного дня на кухнях Медичи, когда все работники перешептывались обо мне, меня вызвал мессер Лоренцо.
Это уже перестало быть столь экстраординарным событием, как за пару недель до того. Меня за это время вызывали трижды, всегда втягивая в разговор на какие-то глубокие темы, в которых я не разбирался и с которых старался вернуться обратно к еде. Только один раз, когда великий человек, весьма неожиданно, заговорил мечтательно о любви своего деда к простой пище Флоренции, я предложил ему посетить Уголино, торговца рубцом. В шутку, конечно: я не мог вообразить Великолепного, уплетающего рубец из глиняной миски посреди рыночной толпы. Однако он ответил, что прекрасно знает рубец Уголино и совершенно со мной согласен.
Мы всегда беседовали в обеденном зале после еды. Однако в тот вечер меня провели в обнесенный стенами садик, расположенный в самом сердце дворца, – это место я только мельком видел сквозь полуоткрытые двери. Со странным ощущением, будто лезу туда, куда не следует, я вышел на засыпанные гравием дорожки, расходящиеся от центрального пруда и разделяющие ухоженные газоны с низкими изгородями из лавра, самшита и мирта.
Мессер Лоренцо в одиночестве сидел на каменной скамье. На коленях у него лежала книга. Услышав хруст моих шагов по мелкому гравию, он закрыл и отложил книгу, а потом повернулся и стал наблюдать за мной. Я чувствовал себя совершенно не в своей тарелке и не знал, чего от меня в данном случае требует этикет, поэтому просто остановился в паре шагов от скамьи. Мессер Лоренцо поманил меня ближе, хотя и не показал, что мне можно сесть.
– Ты человек нынешнего дня, – сказал он и, к моему облегчению, ухмыльнулся; это была та же маска веселого озорства, какую я видел прошлым вечером.
И кажется, он хотел поделиться именно этим озорством.
– Разве, господин мой?
– Поверь мне, так и есть. Что за вечер! Я… Знаешь, по-моему, я не могу припомнить ничего подобного. Еду, конечно же, я узнал: превосходна, как всегда. Но у меня есть подозрение, что ты, пожалуй, отклонился, пусть даже немного, от договоренности с Бартоло Барони?
Вроде бы мессер Лоренцо не сердился. Говорил он так, будто пребывал в прекрасном расположении духа.
– Я приготовил еду, чтобы отобразить это событие… Как я его видел.
Не было никакого смысла пытаться угадать, что будет дальше.
– О да. В помолвке Бартоло Барони с донной Тессиной Альбицци ты увидел повод для траура. Верно, траур – это прославление, пусть даже того, что ушло и больше не вернется. Итак, почему бы? Хм… Разумеется, понять это до боли просто: ты любишь донну Тессину. – (Я открыл рот, дабы что-нибудь сказать, потом закрыл.) – Не говори мне, будто не ожидал, что сегодня утром вся Тоскана будет знать об этом. Все, что я могу сказать, – ты, по-видимому, очень сильно ее любишь.
– Я люблю ее, и все. Остальное, что я полагал, будто люблю: мой отец, память о матери, друзья, наш великий город… По сравнению с моей любовью к ней все это только лишь милые привязанности.
– Правда? Значит, ее помолвка стала смертью – чего?
– Моей смертью, – без колебаний ответил я. – Бартоло Барони льстит себе, если воображает, что я вообще о нем думал – только о том, что женитьбой на Тессине он убивает нашу любовь, а это означает мою смерть. Теперь я мертв.
– Мой бедный Нино. Скажи-ка: сколько тебе лет?
– Девятнадцать, мой господин.
– Да… Что ж, в каком-то смысле – в большинстве смыслов – выходка вчерашнего вечера была ребяческой. Но исполнена она взрослым человеком, и, осмелюсь сказать, человеком недюжинного таланта. Откуда ты взял эти идеи?
– Не знаю, мессер. Из снов, наверное. И с картин. Но в основном я просто так чувствовал.
– Пожалуйста, Нино, не превращай в похороны мои обеды. Очевидно, тебя необходимо приободрить.
– Я полагаю, вы пожелаете, чтобы я покинул службу у вас прямо сейчас, мессер?
– Покинул? С чего бы мне этого желать? Ты самый одаренный человек Флоренции. Люди рассказывают историю о пире Барони, как будто прочли ее у Боккаччо. Мне очень повезло, что ты служишь у меня на кухне. На самом деле я хочу тебе помочь.
