Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис

Я настолько устала, что, насчитав всего двадцать три бомбы, заснула. Удивительно, как крепко я спала во времена «Блица», хотя раньше засыпала с трудом. Теперь же стоило опустить голову на подушку, и я проваливалась в сон. Иногда мне приходила мысль, что, если дом разбомбят, я даже не узнаю об этом и никогда не проснусь. А ведь именно так погибли многие люди. Я видела, как их выкапывали из-под руин, в ночной одежде, с тихими лицами; они выглядели умиротворенными. Жутко становилось, только когда трупы складывали на тротуаре, на виду у всех. Они лежали, обратив лица к небу, и, казалось, ждали, чтобы их поскорее накрыли простыней, защитив от посторонних взглядов.

Мы всегда могли судить об интенсивности ночной бомбежки по времени прибытия молочника и разносчика газет. Последний был на удивление пунктуален вне зависимости от событий минувшей ночи. Хлебный фургон, который приезжал к нам со стороны Кингс-роуд, также служил надежным ориентиром. Молочник, как обычно, был в курсе всего происходящего.

Новость, что на территории Королевского госпиталя находятся три неразорвавшихся снаряда, я узнала раньше прибытия молочника – по телефону от Сюзанны Фицджеральд. Еще она сказала, что пострадала церковь Святой Марии на Кадоган-стрит, где в основном молились наши беженцы. Молочнику с его тележкой пришлось проделать длинный обходной путь, чтобы добраться до нас, поскольку многие улицы были перекрыты всё по той же причине – неразорвавшиеся бомбы. Он как раз начал рассказывать о пабе «Шесть колоколов» на Кингс-роуд, в который угодил снаряд, когда пекарь, явившийся чуть раньше, перебил его.

– Это случилось позапрошлой ночью, – сказал он.

– Простите, бар разнесли этой ночью, – вежливо возразил молочник. – Вчера, когда я проходил там, здание было на месте.

– Нет, его разбомбили позавчера, – настаивал его оппонент. – От нас до «Шести колоколов» всего полквартала. Неужели вы полагаете, мы в пекарне не услышали бы, как прилетела эта чертова бомба?

Ни один из спорщиков не хотел отступать. Оба разошлись не на шутку. Я знала, что пекарь прав: осколочно-фугасный снаряд угодил в «Шесть колоколов» позавчера. Но они так орали друг на друга, что не давали вставить ни слова. А ведь речь шла всего лишь о точной дате падения бомбы. Удивительно, как люди могли разгорячиться из-за такой мелочи, забыв о главном: мы пережили еще одну ужасную ночь. В разгар перепалки раздался телефонный звонок. Звонили из Сент-Мэри-Эббот: у Катрин родилась дочь. Молодая мать чувствовала себя неплохо, хотя у врачей оставались некоторые сомнения по поводу ее состояния. Сестра сказала – я могу навестить Катрин в любое время. Я была благодарна им за добрую весть и рада, что никто не пострадал при налете, поскольку слышала от диспетчеров о больших разрушениях в районе Кенсингтона. А молочник и вовсе заявил, что в больницу угодила бомба, чем страшно растревожил миссис Фрит. Однако пекарь поспешил успокоить нас заверением, что молочник – настоящий упырь, вечно все преувеличивает, а то и от себя прибавит.

К сожалению, насчет больницы молочник оказался прав. Придя в клинику, я нашла Катрин в другой палате, поскольку в той, где она лежала накануне, были выбиты окна. Это случилось как раз в тот момент, когда ее привезли из родильного отделения. Кругом валялись осколки стекла и куски обвалившейся штукатурки, но Катрин была так измучена родами, что уже ни на что не обращала внимания. Мне бросился в глаза царящий вокруг беспорядок – пыль, грязь, усталые сестры, хмурые пациенты. Но больше всего мне не нравилось, как выглядит сама Катрин и ее апатичное отношение к ребенку.

– Она даже не хочет взглянуть на младенца, – сказала сестра, – он ее не интересует.

Я решила, что Катрин пережила слишком большой стресс и ужасно устала.

– Думаю, ей нужно время, чтобы прийти в себя, – поделилась я своими соображениями с сестрой. – Ночь выдалась тяжелой.

Мне показали малышку. Девочка была восхитительна. Большинство новорожденных кажутся красивыми только их матерям, но ребенок Катрин действительно был прекрасен – словно нежный розовый бутон.

– Она чудесная, – сказала я, подкладывая девочку под бок матери. – Хотела бы я иметь такую замечательную малышку.

– Можете забрать ее себе, – не поворачивая головы, бросила Катрин.

Вечером я снова забежала в больницу. Молодая мать лежала в лихорадке, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами. И по-прежнему отказывалась кормить малышку и даже прикасаться к ней. Пальцы Катрин, которыми она сжимала мои запястья, были сухими и горячими, а речь – сбивчивой, больше похожей на бред. Я не могла дольше задерживаться, поскольку находилась на дежурстве, а также нужно было заглянуть к беженцам, но пообещала вернуться на следующий день и принести кое-какие вещи, о которых просила Катрин. Но на следующий день к вечеру у нее началась послеродовая горячка, и больную перевели в инфекционный госпиталь.

Мне никогда не нравилось ездить в машинах скорой помощи. Сидя внутри, ты чувствуешь себя неуютно, словно оказался запертым в темнице. Не понимаю, почему в кузове медицинского автомобиля не делают окон. Неприятно, когда ты лишен возможности видеть, что происходит снаружи, особенно если машина мчится сквозь буйную ночь под грохот орудий, как мчались мы, торопясь поскорее доставить метавшуюся в лихорадке Катрин. В бреду она непрестанно выкликала имя своего жениха, но не как человек, который зовет любимого, нет – Катрин осыпала его проклятиями за все, что ей пришлось пережить. Это было особенно ужасно, потому что за все прошедшие месяцы с ее губ не сорвалось ни единой жалобы. Девушка стойко принимала свою участь и даже заявила, что ответственность за случившееся лежит и на ней тоже: никто не соблазнял ее, она сама охотно предавалась любовным утехам. Именно эта прямота и откровенность нравились мне в характере моей подопечной. Гораздо проще было бы разыграть из себя наивную жертву коварного соблазнителя, ведь на тот момент Катрин едва исполнилось восемнадцать. Но она с самого начала подчеркивала, что знала, чем все может обернуться. Однако ни Катрин, ни ее жених не могли знать, что немцы оккупируют Бельгию и что им не удастся заключить брак.

Я думала об этом, сидя в машине скорой рядом с закутанной в одеяло Катрин и держа на руках ее ребенка. Мы ехали по темным улицам на другой конец Лондона, прислушиваясь к непрекращающейся пальбе и глухим разрывам. Наконец автомобиль подкатил к воротам госпиталя. Нас направили через сад к инфекционному отделению. Я с тревогой увидела, что это одноэтажное строение, больше похожее на армейский барак. Место было довольно открытое, что создавало дополнительную опасность при авианалетах. Но отступать было поздно, больную уже выгрузили из машины и внесли в приемный покой. Катрин продолжала цепляться за мою руку, так что мне пришлось разжать ее пальцы, когда явились сестры, чтобы забрать пациентку в палату. Молодая мать в отчаянии закричала: она находилась в бреду и явно не осознавала, что происходит вокруг. Бедняжка застряла в каком-то своем пугающем мире: утопая в нем, она чувствовала единственную потребность – крепко держаться за знакомого человека. Я с неохотой передала новорожденную девочку медсестрам – крошечный комочек новой жизни, который я всю дорогу бережно покачивала на руках. Сестры подхватили сверток и заворковали над ним.

Следующие две недели Катрин боролась за жизнь, а я разрывалась между работой у себя в больнице и визитами в инфекционный госпиталь, пренебрегая при этом нуждами остальных беженцев, за исключением уроков английского. Многие роптали, кое-кто поговаривал, что девчонку постигло возмездие за грех, а некоторые, видя мое отношение к ней, даже высказывали сомнения по поводу морального облика британцев. Сюзанну это очень позабавило. Она поделилась со мной своей историей о «Белоснежке и семи гномах». Белоснежкой окрестили одну француженку, которая взяла к себе на постой семерых волонтеров из отряда гражданской обороны. Добрая женщина звала их «моя семерка», отсюда и возникло прозвище Белоснежка. Она объясняла свой поступок тем, что поднимает моральный дух героев заботой о них. «Ну, поднимался ли у них моральный дух – это другой вопрос», – со смехом добавила Сюзанна. Еще одна симпатичная французская беженка так восхищалась служащими Королевских ВВС, которые присматривали за Блоссом – аэростатом на Бертон-Корт, – что никакая сила не могла помешать ей пролезть через ограждение из колючей проволоки, чтобы предложить героям свою заботу и утешение. Жалобы на нарушения со стороны наших подопечных поступали к Сюзанне. Разбираться с ними было непросто, но благодаря потрясающему чувству юмора и галльскому здравому смыслу ей удавалось проявлять чудеса дипломатии и улаживать конфликты. Всякий раз, когда у меня возникали подобного рода недоразумения, я обращалась за помощью к Сюзанне.