Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов
Вскоре Уралославский авиационный техникум выступил с инициативой: «Ты сдал десять порожних бутылок в копилку страны?» Чтобы поддержать инициативу масс, партия вместе с правительством приняли решение: повысить цену на стеклотару в среднем на сорок процентов. Газета «Уфимская правда» напечатала заметку и снимок зачинателей нового движения. Малявин показывал всем газету и объяснял, что стоит третьим во втором ряду, что по сути не имело значения: все расплывалось в блекло-серой мути газетного снимка, как и в самой жизни, которая не казалась Ване Малявину ни жестокой, ни хамской, он воспринимал ее как вечную данность и бездумно повторял за другими, что изменить ничего невозможно.
Как для иной женщины нет лучшей похвалы, чем «ну и кокетка!», так для него лучшим одобрением стало бы: «Ну и шустер, падла!» Но такого не говорили, как он ни старался приобщиться к отпетым или «центровым», у одних – блатная романтика, у других – новая кожанка, кассеты с записями «Дип Пепл». А он думал, что опаздывает на этот праздник жизни, и укорял себя, и мечтал: «Вот было бы мне восемнадцать!»
Глава 11
Отец
Аркадий прямо от остановки уцепил глазами домик в два окна с оторванной ставней, скособоченными воротами и даже выпавшие кирпичи у трубы на верхней разделке углядел. «Эх, тудыт-растудыт!» – подбодрил он себя возгласом с матерком и пошел не торопясь к дому.
Постоял на скрипучем крыльце, оглядел двор, огорожу, замусоренное полотно железной дороги. Постучал костяшками пальцев и тут же, устыдившись этого невольного жеста, толкнул дверь, но в темных сенях запутался, шаря по драной ватной обивке с недовольным: «Ну, дожился!»
Дверь отворилась изнутри. Аркадий вошел в дом – свой не свой, но и не чужой, как ему представлялось теперь.
– Так вот, сын… Здравствуй!
Опасался, еще как опасался… Но аж зазвенело в ушах.
– Папка! Ты?! Ты надолго?
– Погоди, хоть разденусь… Я теперь насовсем. Хватит. Мы теперь заживем во-о! – Аркадий выбросил вверх большой палец. – С деньгами у меня, правда, вышла промашка, а то бы я в прошлом году приехал.
– А мы так ждали минувшей осенью! Потом мать говорит: «Все! На крыльцо не пущу…» Но ты не бойся, это она сгоряча.
– Ты, Ваня, чайку бы поставил. С дальней дороги я. И не супься. Сезон этот не ахти какой был, но тысчонка-другая имеются. Телевизор надо бы купить…
– Телевизор – отлично! Еще бы кровать новую. А лучше – диван.
– Купим, Ваня, купим! Мы теперь заживем…
– Это заварка, что ли? – удивился искренне Аркадий, плеснув в чашку бледно-желтой водички. – Смотри. Полпачки высыпаем. Кипяточку. Кусочек сахару – и на плиту подпарить, но не дать закипнуть. Чай на Севере – первейшее дело. Колбаски, сыру к чаю давай… Нет, говоришь? Придется тушенку открыть. Якутская. Высший класс. Почисть луковицу, устроим быструю уготовочку. А уж балыки, икорку и прочее на вечер оставим, как Аня придет.
Ваня крутился волчком, старался угодить этому большерукому лысому мужчине, которого отвык называть отцом, а очень хотелось.
– Что это у тебя с рукой?
– Обморозил в прошлый год. Перчатку потерял.
– Эх, ядрена вошь! Лук у вас, прямо глаза выест. На-ка, Ванюша, дорежь, я покурить выйду.
Аркадий Цукан снегом обтер лицо. Закурил «беломорину» и никак не мог успокоиться: обрубок на маленькой ладошке, как гвоздь, сидел теперь в нем. «Эх, дал промашку!» – проговорил он, как говорил не раз, вспоминая красноярских ментов и всю прочую мутоту.
Аннушка сидела напротив, усталая, и не желала спорить, ругаться и гнать его из дому, как грозилась. Его поразило, как сильно она изменилась за последние два… Нет, тут же поправился, три года. И деньги, что он выложил, ее не обрадовали. Лишь на миг промелькнула улыбка, когда сказал про телевизор:
– Я так люблю смотреть фигурное катание.
Аркадий не возразил, как это случалось раньше: «Нашла что смотреть – кандибобер с голым задом».
– Вот жаль, баньки нет у нас, пропарить бы плечо, руку, а то болит – сил никаких нет.
– Ну и сделаем. Я прямо завтра начну.
– Да кто же зимой?
– Какая это зима! Вот в Якутии как жахнет за пятьдесят!.. Ты ведь знаешь по Заполярью.
– Ох, лучше б не поминал! Если ты еще… Еще хоть раз!
– Аннушка, милая, ты что? Я ведь понимаю, как вам тут без меня. Вот же чертовщина!.. Бугор мне говорит: «Положи, Цукан, деньги на аккредитив, целее будут». Бугор у нас Таманов – знаменитый бугор, на метр под землей видит. Но ведь надо на другой конец поселка в сберкассу топать. А я заторопился, машина попутная подвернулась на Якутск. Уехал я чин чинарем, семь тысяч при мне было.
– Семь тысяч рублей? – перебил, не удержался Ваня.
– Так не копеек же. За два года! У нас с этим строго в артели. Из Якутска улетел я удачно на Красноярск, а дальше стопор. Нелетная погода, туман. А меня зудит, домой к вам хочется, терпения нет. Вот и решил ехать поездом… Подхожу на вокзале к кассе, а там этакая фифа сидит, губки крашены скривила:
– Место есть только в спальном вагоне. Очень дорого.
И форточку свою закрыла, потому что морда моя небритая не понравилась. «Эх, ты, – думаю, – стерва!» Стучу снова в окошко.
– Мне целиком купе, – говорю ей.
А она: что, мол, за глупые шутки? Тут меня словно бес под ребро и толкнул. Достал я нераспечатанную пачку червонцев и говорю ей этак небрежно:
– Я не только купе, весь вагон могу закупить.
Она аж глаза вытаращила. «Вот то-то же!» – думаю про себя. Сунул билет в карман и решил, что можно малость расслабиться. Купил в буфете бутылку коньяку, курицу и прочей еды, за столик пристроился. Бутылку допить не успел, подходят двое с оловянными глазами. «Распитие в общественном месте! Ваши документы…» Короче, ля-ля тополя и – пройдемте. Я так и этак, деньги сую. А они свое: нет, пройдемте! А глазенки у одного, вижу, кошачьим хвостом прыгают. Но не драться же с ними, хотя чую: что-то не так.
– Удостоверение ваше позвольте взглянуть? – прошу деликатно и вежливо.
А он меня коленом в пах. Круги перед глазами, дыхание перехватило.
– Что, хочешь пятнадцать суток схлопотать за сопротивление властям!
Мне бы в крик, а я растерялся от такой наглости. Поплелся меж ними к выходу. На улице темнота, а эти двое толкают в бока и ведут непонятно куда. Вдруг машина фарами ослепила, а когда свет потух,
