Сергей Мосияш - Александр Невский
— Туда, князь, туда их путь, прямо на полдень.
— Ну, — взглянул князь на сына. — Как думаешь сотворить лучше?
— Триста человек не игла в стоге сена. След будет. Нагоним. А идти надо вперерез, вот сюда, дабы упредить их. — Княжич провел ногтем на чертеже линию предполагаемого движения.
— У них сто путей, в любой миг свернуть могут, — усомнился князь.
— Надо послать два отряда. Один вот так, а другой до Ловати. На кого-нибудь да наскочат.
Ярослав полез в калиту, вынул горсть серебра, кинул на стол.
— Что весть худа, не твоя вина. Возьми куны за старание. Коня, чай, загнал?
— Загнал, князь, — отвечал течец.
— Купишь другого.
Получив известие о литовском загоне, князь действовал быстро и решительно. Тысяцкого Яневича с отрядом тут же направил к Старой Русе вокруг Ильменя. Его дозорам было вменено хорошо смотреть, чтобы не могла литва обратно проскользнуть. Яневичу велено было при встрече с врагом не мешкая в бой вступать, отбить награбленное, а если бог поможет, то и ополониться. И каков бы ни был исход, незамедлительно о том уведомить князя. Сам Ярослав с княжичем и небольшим отрядом пойдут прямым путем на насадах [73] через озеро Ильмень, а потом вверх по Ловати к Торопцу. И тоже дозоры разошлют, и тоже, коли нужда станет, рать примут, о чем не мешкая Яневича уведомят.
Дружинники спешно грузили на насады коней и запасы. Лодейщики проверяли паруса, снасти, ладили весла. Шум, гам на берегу Волхова. Всем этим заправляет Яким, милостник княжеский.
С ним вместе и княжич Александр на берегу. Он в дела Якима не вмешивается, все больше молчит, присматривается. И даже какой непорядок заметит — помалкивает. А вдруг так и должно быть? Скажешь — прослывешь дураком. Главное — смотреть, запоминать, учиться.
— Ну, кажись, все, — сказал наконец Яким, отирая лоб. — Можно и князя звать. А, Ярославич? Зовем князя?
— Зови, ты дружину снаряжал.
Послали за князем. Ярослав появился на берегу в сопровождении ближних воинов, соскочил с коня, бросил повод подбежавшему стремянному и направился к своей лодье-насаду, где ожидал его княжич. Князь остановился у сходен насада, окинул взором все другие.
— Ну, Яким, ничего не забыл?
— Вроде все, Ярослав Всеволодич. На десять рядов проверял.
— Ну гляди. Чего в походе хвачусь, да не окажется, не обессудь, ворочусь — накажу.
Но князь не успел на сходни ступить, как на берегу показался верховой и помчался прямо к головной лодье.
— Ярослав Всеволодич! Ярослав Всеволодич!
Князь нахмурился, готовясь к худой вести. Верховой подскакал, резко осадил коня, спрыгнул на песок, поклонился князю:
— Ярослав Всеволодич, возьми на рать, — попросил с мольбой.
— И только-то? — спросил князь, недобро покривив губы.
Так спешить, так кричать, словно татары набежали, а сказать князю этакую безделицу: «Возьми на рать». Как будто нет для того тысяцких, сотских.
— Ярослав Всеволодич, ай не признаешь меня? Я же Яневич. Федор Яневич, к тебе еще в Переяславль с грамотой прибегал.
— А-а, — сразу подобрел лицом князь. — Помню, помню. И услуг таких не забываю. Забородел ты, вот и не узнал. Так что ж ты хотел, славный муж?
— Токмо на рать взять прошу, князь.
— А почему с отцом не пошел?
— Опоздал я. Был в веске нашей, медолаз начался, так я там. А воротился, отец уже ушел с дружиной. Ну, я к тебе. Возьми, князь.
— Ну что ж. Грех не уважить такую просьбу. Передай коня конюшим и в мой насад ступай.
— Спаси бог тебя, князь, — сказал растроганно Федор. — Век не забуду твоей милости.
Даже слеза Федора прошибла от такого великодушия княжеского. Еще бы, ведь он слукавил перед ним, сказав, что отстал от отца. Тысяцкий Яневич сам не взял сына в поход, велев ему с хозяйством управляться да молодую жену с дитем беречь. Но, видно, нашла коса на камень. Сынок в отца пошел, переупрямил, перехитрил.
Ровно белые лебеди, поплыли по Волхову насады с княжеской дружиной. Народ берег усыпал, провожая на рать славных мужей. Колокола вдогон ударили торжественно и величаво: «Доброго пути вам, счастливой рати!»
На переднем насаде весело реет прапор Ярослава Всеволодича.
Вскоре вышли на простор Ильменя. Ветер здесь — покрепче, паруса напружинил. Не зевай, лодейщик, управляйся!
И побежали насады, буровя и вспенивая голубые воды озера, скоро побежали к другому берегу.
От шири необъятной, от яркого солнца, от ветра бодрого веселеет сердце русича. И вот уже на одном из насадов грянули песню добрые молодцы:
Ты, лодеюшка моя, крутогрудая,Ты неси меня, лодья, в море сине-я-я…
Щурится от яркого солнца князь, зорко смотрит вперед, где синей полоской видится земля. И хорошо ему: то ли оттого, что опять в поход побежал, то ли от песни разудалой. А скорее, от всего вместе взятого.
Вы не зарьтесь на меня, хляби темные.Уноси меня, лодья, к дому родному-у…
Выводят звонко да ладно голоса поющих. И сладостно на душе у русичей от грусти непонятной, от радости светлой, от своего умения песней все окрест завораживать.
Ты, лодеюшка моя, крутогрудая,Ты спаси меня с конем от поганого…
Лодейщик на головном насаде зорко всматривается вперед, чтобы войти в устье Ловати. Вот лесок приметный, а вот дерево, разбитое молнией, — тут рядом и Ловать.
Вошли в реку. Смолкли песни, опали паруса. Надо веслами грести против течения. Кинули с насадов веревки на берег, по пяти человек с каждой лодьи подхватили веревки, потянули. Где веслом, где шестом, где бечевой — все вперед да вперед.
Князь велел передать по всем лодьям: остановки не будет, а посему есть, пить и отдыхать по очереди на ходу.
Поравнялись с Русой. Народ выбежал к берегу, приветствуют князя с дружиной. А лодьи и не думают чалиться, идут одна за другой мимо города. Только крикнули с головной: «Старшого с засады к князю-ю!» Старшой догнал насад князя уже за городом. Он был не один, с двумя воинами. Подъехав к берегу, не слезая с коня, крикнул:
— Здравствуй, Ярослав Всеволодич! Зачем звал меня?
— Здравствуй, здравствуй, — отвечал князь. — Да глотку-то не дери шибко, в Литве слыхать. Давай-ка в мой насад.
Старшой забеспокоился.
— Дык как я, Ярослав Всеволодич, я, чай, в бронях.
— Литву ты без броней и даже без порток встречал, а своего князя чтой-то засовестился, — съязвил Ярослав.
Поняв, что князю уже донесли о сраме, случившемся с засадой, старшой того более смутился.
— Дык утопну ж я в бронях-то.
Вышутив старшого засады, князь смиловался, велел приткнуть насад к берегу. Передав коня дружинникам, старшой залез в лодью князя. Ее тут же оттолкнули от берега, и она опять поплыла вперед.
— Здравствуй, Александр Ярославич, — кланялся старшой, увидев в насаде княжича. — Здравствуйте, христиане православные.
— Ну полно, полно, — осадил его князь. — Садись-ка подле да рассказывай.
Старшой опустился рядом с князем на лаву, вздохнул:
— Чего рассказывать-то? Тебе, чаю, все уж обсказали.
— А ты сызнова да подробней.
— Дык суббота ж была, князь, кажин христианин должен в баню…
— Тьфу ты! — осерчал князь. — На кой ляд мне твоя баня. Ты о деле сказывай. Как было? Сколько их? Сколь народу забили? Ну!
Старшой обрадовался, что о сраме молчать можно, взглянул с благодарностью на князя.
— А убитых у нас, Ярослав Всеволодич, четверо всего, в том числе поп Петрила.
— Поп? — удивился князь. — А он-то как случился?
— Они церковь грабить кинулись, ризы, иконы. А Петрила-то на них со крестом медным. Троих наповал уложил крестом, а тут его сулицей и достали. Был бы в бронях, уцелел бы, а то в рясе.
— А твои, из засады, живы?
— Ни одного не убило, Ярослав Всеволодич, — сообщил радостно старшой.
— Вот вишь, ни одного. Дабы уцелеть, не в бронях надо быть, а в чем мать родила, так?
Старшой опять смутился от злой шутки князя. Ярослав весело хлопнул его по плечу.
— Ништо. Опростоволосился, муже, терпи. Что я посмеюсь — не беда, худо, коли в притчу попадешь. Тогда уже до самой смерти не отмоешься. Сколь литвы-то побили?
— Десятка два.
— Вооружение у них?
— Сулицы, луки, мечи короткие. Все легкое. Даже брони не на всех.
— Ведомо, в загон сбирались. От нас тяжелеть хотят. Ну да ничего, явились по шерсть — воротятся стрижеными. Догнать бы.
— Догонишь, князь. Они уже затяжелели. Каждый успел по второму коню добыть и понаторочить — сумы трещат. Догонишь.
— Кабы не своротили к себе.
— Не своротят. Жадны. От дарового разум теряют.
— Дай-то бог, — вздохнул князь, скользнув взором по темнеющему берегу. — Вот ссажу тебя — пошлю дозоры. Яневич-то был в Русе?
