Сергей Мосияш - Александр Невский
Князь спешился у шатра, в котором был захвачен прямо в постели командир литовского отряда. Дружинники выволокли его в нижней сорочке пред светлые очи Ярослава Всеволодича.
Княжич в сопровождении Ратмира и Федора ехал по разгромленному лагерю, рассматривая следы нещадной и жестокой сечи. Среди убитых не было видно ни одного русского. Это и радовало княжича, и огорчало: уж очень легка оказалась победа. Да и рать-то скорее напоминала простое избиение застигнутых врасплох людей, чем бой.
— Ты глянь-ка, Ярославич, — крикнул Федор, указывая в сторону.
Александр посмотрел и увидел воина, лежавшего у кострища. Что-то в нем показалось странным. Все убитые лежали, как застигла каждого смерть, а этот словно и не просыпался. Лежал он на спине и прикрыт был большим красивым щитом. Щит закрывал полностью голову, грудь и живот воина.
«Неужто умерший?» — подумал Александр, а Федор в это время соскочил с коня и направился к кострищу.
— Чур, щит мой, — сказал он.
— Опередил-таки, — с сожалением покачал головой Ратмир, которому тоже понравился щит, изукрашенный по краю серебром. — Мы пока думали да гадали, а он вишь…
Ратмир не успел договорить. Федор вдруг удивленно охнул и, скорчившись, повалился головой прямо в кострище.
Оказалось, под щитом затаился живой, здоровый воин, решивший под видом убитого переждать рать. И как только ничего не подозревавший Федор поднял щит, воин тут же ударил его кинжалом в живот. Сам же вскочил и бросился бежать прочь, прыгая из стороны в сторону, чтобы не настигла стрела.
Ратмир поскакал за убегавшим, подняв над головой копье, и, догнав, с силой вонзил сулицу меж лопаток.
Александр спрыгнул с коня, подбежал к Федору и, оттащив его от кострища, перевернул вверх лицом. Молодой Яневич был мертв.
— Эхма, какая нелепица, — сказал подъехавший Ратмир. — И из-за чего? Тьфу!
Княжич покосился на Ратмира и направился к коню.
— Возьми игрушку-то, чай, зарился.
— А ну ее.
Ратмиру было неприятно даже упоминание о щите, за который Федор поплатился жизнью.
Они молча подъехали к шатру, где князь в окружении воинов с веселой издевкой допрашивал пленного. Заметив, что сын мрачен, Ярослав спросил:
— Что стряслось?
— Федора только что убили, — тихо ответил Александр.
Новость эта омрачила княжеское чело, согнала улыбку. Ярослав перекрестился, обернулся к одному из своих дружинников.
— Вели тело мужа сего к отцу отвезти. Не хотел сын зреть отца родного, ныне предстал пред отцом небесным.
XXXII
БЛИЗИТСЯ ЧАС
Вечер был тих и задумчив, лишь откуда-то из-за леска, тронутого уже желтизной, долетали до реки девичьи голоса:
А мы просо сеяли, сеяли,Ай-ди, млада, сеяли, сеяли.
Им вторили мужские голоса:
А мы просо вытопчем, вытопчем,Ай-ди, млада, вытопчем, вытопчем.
Езовник[74] Братила, огребаясь веслом, виновато ловил взгляд княжича, сидевшего на носу лодейки, ворчал негромко:
— Ишь распелись, греховодники. Все игрища небось утолочили, а к храму пути забыли.
Княжич Александр молчал, задумчиво смотрел мимо Братилы на притихшую реку и, наверно, даже не вникал в смысл воркотни рыбака. В ногах у Александра лежала двузубая острога с крепкой кожаной петлей на рукояти — поворозой.
Приехал он сегодня на реку, думая отдохнуть и порыбачить. Княжеский езовник Братила, тщедушный мужичонка, отчего-то напугался приезда княжича и изо всех силенок тужился угодить ему во всем. Он тут же предложил сварить уху из свежей осетрины, но княжич, к удивлению рыбака, отказался, сказав:
— Надо поймать наперво, а потом уж варить.
— Это мы мигом, это мы мигом, — засуетился Братила. — Поймаешь собственной рученькой, из еза пол-лодьи нагребешь.
И уж совсем растерялся Братила, когда княжич и от еза отказался. Страшно мужу стало, что не может с полуслова понять желание господина своего.
— Прости, Александр Ярославич, — лепетал Братила. — Один живу. Месяцами слова людского не слышу. Растолкуй ты мне.
Тут уж милостник княжича Ратмир не выдержал:
— Ну и дурило ты, Братила. Тебе князь-то что толкует?
— Что? — испуганно выпучился рыбак.
— Что сам хочет рыбу-те изловить, а не вынуть из еза готовенькую.
— Это мы мигом, это мигом…
Братила наложил в лодью ворох сухих лучин, прихватил лучшую свою острогу. Добыв из очага огня, запалил трут и положил тоже на дно посудины.
— Пожалуй в лодью, Александр Ярославич, — пригласил Братила, придерживая веслом лодью у берега.
Княжич легко вскочил в лодку, и она закачалась, грозя зачерпнуть бортом воду. Увидев, что Ратмир тоже целит прыгнуть в лодейку, Братила предупредил:
— Э-э, она двух лишь берет.
— Я же не брошу князя.
— Хошь быть около, возьми другую лодейку, — сказал Братила.
— Оставайся на берегу, — улыбнулся Александр. — Не бойся, тут тихо, никто тебя не сворует.
Ратмир даже не улыбнулся шутке княжича, отталкивая лодейку, шепнул рыбаку:
— Зри, муже, в оба. Коли что, вопи. Я близко буду.
Так и повез Братила княжича по уснувшей реке, тихонько загребая коротким веслом. Когда совсем стемнело и небо засверкало россыпью звезд, Братила осторожно приткнул лодейку к берегу.
— Сейчас луч изладим, Александр Ярославич, и начнем.
Он стал возиться на носу лодейки, прилаживая на вынесенную вперед железную решетку сухие лучины. Из темноты, от куста явилась тень и спросила сипло:
— Может, пособить?
— Тьфу ты? — сплюнул испуганно Братила, едва признав Ратмира. — Леший тебя носит. Душа в пятки ушла.
Княжич тихо засмеялся. Смех княжича прибавил рыбаку храбрости.
— Пособлять станешь, когда уху сварим, — ответил он Ратмиру.
Затем Братила стал раздувать трут, подсовывая тонкие листики бересты. Вскоре вспыхнул в его руках крохотный огонек, береста, закручиваясь, быстро разгоралась. Братила сунул ее в уложенные аккуратно лучины, и они весело затрещали. Огонь осветил ближние кусты, воду.
— Ну, с богом, — молвил рыбак, беря в руки теперь не весло, а шест. — Бери острогу, Ярославич. Начнем.
Братила тихо толкал лодейку вдоль берега. Впереди, поднявшись во весь рост, стоял княжич, зорко вглядываясь в холодные прозрачные воды, освещаемые огнем.
— Али не зришь? — зашептал Братила, останавливая лодейку. — Эвон щука.
Княжич видел чистое дно, медленно шевелившуюся траву, но никак не мог увидеть щуки.
— К берегу, к берегу ближе, — шептал Братила.
Наконец-то Александр увидел ее. Щука спала, приткнувшись рылом к самому берегу.
— Не замахивайся, не замахивайся, — продолжал шептать рыбак. — Вводи острогу в воду осторожно. Вот так. Подводи, подводи к ней. Ближе к голове. Теперь бей! Ну!
Под водой острога бесшумно пронзила щуку. Рыба забилась, взмутив вокруг воду. Александр выхватил добычу и ногой столкнул ее с острых зубьев в лодейку.
— Осторожней, княжич, — предупредил Братила. — Эта тварь хуже пса кусается.
И как бы в подтверждение его слов, бившаяся на дне лодейки щука вцепилась зубами в лежавшее там весло.
— Вот так-то ладно будет, — молвил довольный Братила, подтягивая к себе веслом щуку, чтобы княжич ненароком не наступил на нее.
В голосе Братилы искренняя радость, словно это он поймал рыбу. Но для него сейчас во сто крат дороже своей удачи — удача княжича. Уж очень старик угодить хочет своему господину. И не корысти ради, а так, от чистой и доброй души своей, от нежности, проснувшейся вдруг к этому отроку.
— Зри, зри, эвон под куст, Ярославич.
Вторая щука была вдвое больше, и княжич едва управился с ней.
— Подкинь-ка лучин, а то сгаснет, — посоветовал Братила.
Княжич положил острогу поперек лодейки, занялся огнем. И в это время из темноты вынырнула большая лодья, в которой маячило несколько фигур.
— A-а, збродни! Попались! — злорадно закричали оттуда, и несколько весел мощно ударили по воде.
Но тут же из кустов, тенькнув, пропела стрела и впилась в борт лодьи. И голос Ратмира из темноты приказал холодно и недобро:
— Стой, псы, коли живот дорог!
— Вы че, ослепли?! — взвизгнул Братила. — Се княжич лучит!
На лодье произошло замешательство, весла заработали вразнобой, пытаясь остановить разогнавшуюся посудину.
— Господи, помилуй, — скулил кто-то там испуганно. Но лодья плохо слушалась недружных гребцов. Наконец ее удалось остановить, и она стала разворачиваться бортом. Шесть монахов поднялись в лодье, оставив весла.
— Прости, Александр Ярославич, — сказал один из них. — Нечистый попутал. Помстилось, смерды с лучом шастают.
