Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон
Дэвид Фолкенберри, спрятавшись в зарослях у реки, наблюдал заокруженным семейством Паркеров и ругался вполголоса:
— Черт!.. Черт бы их побрал!
Он и сам едва ли мог сказать, кого имел в виду: индейцев или баптистов из форта Паркера. Самая подходящая погода для индейского набега, а ворота оставили нараспашку как ни в чем не бывало. Сколько раз он их предупреждал, но они и слышать ничего не хотели. Ответы на любые вопросы им давала Библия. «Господь усмотрит, на все Его воля», — как любил говаривать старый пресвитер Джон. Вот тебе, Джон Паркер, и Божья воля…
Дюжий веяльщик положил ствол потертого карабина Холла на предплечье. По впалым загорелым щекам каплями струился пот. Он молился и бранился, пока Люси с детьми бежала в его сторону. В поле ей ничем нельзя было помочь. Теперь она оказалась в ловушке — так близко и до невозможности далеко. Мысленно он готовился сделать то, что должен. У него будет только один выстрел, поэтому промахнуться нельзя. Это ради Люси. Если индейцы попробуют ее изнасиловать, он бросится на них и застрелит ее. Рука не должна дрогнуть. Он надеялся, что после этого смерть не заставит себя ждать, но понимал, что, скорее всего, смерть будет очень медленной.
Дэвид Фолкенберри поучаствовал в десятке сражений. Каких-то четыре недели прошло с тех пор, как он дрался при Сан-Хасинто в битве, в которой Саита-Анна потерял Техас, но впервые за сорок лет своей беспокойной жизни он испытывал не просто страх, а леденящий душу ужас. Его пугало то, что ему придется увидеть и совершить. Когда худой налетчик и его товарищ увезли старших детей в сторону форта, он приготовился бежать со всех ног. Был бы здесь его сын Эван или Абрам Энглин, чтобы отвлечь огонь на себя, у него был бы шанс победить. Ругаясь на Паркера, он ругался и на самого себя за то, что по глупости отправился к реке в одиночку.
Когда Люси осталась всего с двумя воинами, Дэвид действовал почти не раздумывая. Он молча выскочил из кустов и кинулся к противникам, буквально поглощая отделявшее его расстояние своими длинными сильными ногами. Один из индейцев уже поднял Люси и Орлену на своего коня. Другой потянулся было к малышу Сайласу. Они одновременно обернулись, ошеломленные появлением белого, который, словно призрак, возник на холме среди высокой травы и цветов. Взгляды их были прикованы к блестящему стволу карабина, твердой рукой направленному в грудь тому, кто держал Люси.
— А теперь, приятель, — спокойно сказал Дэвид, приближаясь к ним, — опусти даму на землю, или я вышибу дух из твоего раскрашенного тела.
Не понять его было невозможно. Люси соскользнула на землю, потом сняла с лошади Орлену. Налетчики сдали назад, круто развернули коней и галопом помчались под защиту товарищей. Дэвид их отпустил — на звук выстрела могли вернуться остальные. Индейцы не любили оставлять убитых или раненых товарищей. Это роднило их с гремучими змеями.
— Дэвид, они убили Сайласа. Скальпировали его. Боже, видел бы ты его! — Люси пошатывало, но она изо всех сил старалась держаться.
— Миссис Паркер, нам нужно укрыться. Это недалеко.
— Нет. Они забрали Джона и Синтию. Я должна вернуться. Ты же знаешь, что они сделают с Синтией!
— Мы ничего не можем сделать, миссис Паркер. А если мы не уберемся с глаз долой, малыш Сайлас и Орлена погибнут, если не хуже.
Люси его не слушала. Потрясенная, она повернулась и пошла вверх по холму, по-прежнему рассеянно прижимая к себе обхватившую ее за шею Орлену. Дэвид мягко остановил Люси, положив большую ладонь на ее плечо. Он поднял Сайласа одной рукой, другой обнял Люси и повел ее к деревьям у реки. Он заставил их продираться сквозь заросли дикой сливы и винограда. Колючие ветки рвали на них одежду, но они ползли на четвереньках сквозь чашу, пока плеск Навасоты не заглушил шум боя.
Дэвид первым выкатился на небольшую полянку, затем подтащил к себе детей, приложив к их губам огрубевший палеи. Но от усталости они и не думали шуметь. Они лежали, уткнувшись лицом в землю, вдыхая тяжелый затхлый запах перегноя. Рядом с детьми вытянулась обессилевшая Люси.
Взяв карабин в левую руку, Дэвид обнял всех троих тяжелой жилистой правой рукой и стал ждать. Он понимал, что надо бы попытаться добраться до тех, кто остался в рощице у подножия холма к северу от форта, но пока он не знал, как это сделать.
Протянув большую, покрытую шрамами руку, он вынул опавший лист из спутанных медовых волос Люси Паркер и стал думать, что делать дальше.
Глава 2
Большие блестящие глаза, обрамленные густыми ресницами, и ангельское лицо под слоем желтой краски — Потсана Куойп, или Бизонья Моча, походил на ребенка, играющего в войну. Но на его копье красовался свежий окровавленный скальп. Это был первый набег команчей-пенатека в этом году и первый набег, в котором он был вождем, поэтому так быстро возвращаться он не собирался. Те немногие из его воинов, у кого имелись ружья, несли караул на крышах хижин, прилепившихся, словно грибы, к стене форта. Те, кто не был занят другими делами, сидели на лошадях и слушали, как вожди трех племен обсуждают дальнейшие действия. Каждый из них был полноправным лидером, и на принятие любого решения уходило немало времени.
Поселенцы, которым мешала приблизиться тщательно расчищенная местность вокруг стен, постреливали из-за живых и поваленных деревьев рощи у подножия форта. Звуки их выстрелов напоминали хлопки кукурузных зерен на сковороде. Индейцы оказались в ловушке — атаковать укрывшихся белых на открытой местности было бы самоубийством. И все же Бизонья Моча сдаваться не собирался.
— Что мы, индюки, чтобы тут просто так сидеть? — рычал он. — Эти бледнолицые не умеют драться. Мы можем их всех перебить, а не развлекаться тут с их женщинами.
Ооэта, Большой Лук, выждал мгновение, чтобы придать своим словам больше силы. Его лицо казалось вырезанным из орехового дерева и отполированным до блеска, в глубоко посаженных глазах читались мудрость и щедрость, благодаря которым воины всегда были готовы идти с ним в набег. Его длинные косы были замотаны в оленью шкуру. Это был крепкий, прекрасно сложенный воин, одинаково хорошо смотревшийся и на земле, и на лошади. Знаков доблести у него было немного, но все знали, что их больше, чем у любого другого воина в этом набеге. В двадцать три года он был самым молодым из Каит-сенко — «Общества десяти», объединявшего
