Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон
Она полезла через дыру в частоколе, преследуемая видением худого белого тела бабушки, которая корчилась и визжала, прибитая к земле. Нечеловеческие крики разносились над мирными холмами, разрезая воздух. Неровные края грубо прорезанного отверстия цепляли Синтию за косички и рвали рубашку. Задыхаясь от рыданий, она дернула головой, оставив прядь пшеничных волос плясать на легком ветру, врывавшемся через открытые ворота. Девочка бросилась вслед за матерью, бегущей на запад к густым зарослям вдоль реки. Склон холма был усыпан колючками и острыми камнями, скрытыми в высокой траве, но она обращала на них внимания не больше, чем на пыль и навоз, покрывавшие ее ноги.
Следом тяжело бежала Рэчел Пламмер, прижимая к бедру пятнадцатимесячного Джейми. Рэчел снова была на сносях и другой рукой поддерживала чуть увеличившийся живот. Индейские всадники то приближались к ней, то отворачивали лошадей, громко крича и улюлюкая, когда она, спотыкаясь, бросалась из стороны в сторону, чтобы увернуться. Двое всадников, колено к колену, устремились к ней. Когда, казалось, их кони вот-вот должны были ее затоптать, они вдруг разделились. Ловкими и точными движениями они подхватили ее, забросив женщину на одну лошадь, в Джейми — на другую. Развернув лошадей, они поскакали обратно к форту.
Паркеры уже почти достигли убежища. Там, в зарослях, Синтия могла бы их спрятать. В этом лабиринте переплетенных ветвей было ее прибежище за пределами форта, в котором она была почти такой же общественной собственностью, как и дробилка для кукурузы или бочка с водой. Хоть уединение и не числилось среди грехов, его поиски считались пустой тратой времени. Поэтому часы, проведенные в одиночестве за созерцанием заката или дорожки муравьев, были величайшим проступком в ее жизни. Теперь же она понимала, что в этом и состоял промысел Божий — Он не допустит, чтобы с ними приключилось что-то еще.
Земля под ногами задрожала — десятка полтора лошадей нагнали и окружили семью. Всадники скакали по кругу, сгоняя беглецов, точно скот. Четверо из них выехали из круга и легким галопом пустили лошадей к центру. Они остановились перед Люси, пытавшейся укрыть детей за длинной выцветшей юбкой. Ее усеянное веснушками лицо побледнело, но оставалось спокойным. Глаза голубыми льдинками впивались в окружавшие ее раскрашенные маски. Джон выскочил и встал перед ней, уперев руки в бока и упрямо поджав губы, словно пухленький полевой мышонок, пытающийся прогнать стаю волков.
Внешнее кольцо всадников поредело — часть воинов разъехались в поисках другой добычи, остальные остались сидеть верхом на беспокойных лошадях. Яркие перья, украшавшие их щиты и коней, шуршали на ветру, придавая индейцам праздничный вид.
— Не смейте трогать маму, грязные безбожники! — зазвенел в наступившей тишине высокий голос Джона.
Один из четверых воинов заставил своего упитанного конька сделать несколько шагов к Джону. Воин оказался совсем близко, и Синтии показалось, что время остановилось. Она во всех подробностях смогла рассмотреть ноги всадника, которые до паха были затянуты в мягкие леггины из дубленой кожи с длинной бахромой и звенящими медными бусинами. Зад и торс были обнажены и бугрились мускулами. Одна из полос темно-синей набедренной повязки трепетала позади него, словно флаг. Узкая грудь была перетянута луком и колчаном. Серьга из четырех длинных цилиндров, висевшая в правом ухе качнулась, когда он повернул голову, чтобы взглянуть на Джона. Прямые черные волосы обрамляли молодое лицо, казавшееся благородным под ярко-красной краской, нанесенной полосами на щеки и подбородок.
Он возвышался над Джоном, но мальчик не отступил, встретив его свирепым взглядом больших голубых, точь-в-точь как у матери, глаз. Синтия замерла, вцепившись в материнскую юбку в ожидании, что индеец пронзит Джона тонким наконечником четырнадцати футового копья, которое он небрежно держал в руке. Вдруг Джон отступил на шаг, вскинул руку и швырнул камень, который прятал в рубашке. Долгие часы охоты на ворон, разорявших поля, укрепили руку и глаз шестилетнего мальчишки — камень с глухим стуком угодил в щеку команча, оставив на ней темный след.
Индеец резко нагнулся, и Синтия закричала, увидев, что его товарищи чуть отступили. Склонившись так низко, что держаться верхом ему помогала только петля, вплетенная в гриву лошади, он протянул руку к Джону и хлопнул мальчика по плечу.
— А-хей! Я его беру!
Воины рассмеялись, словно стая койотов, — белый щенок оказался достойным противником.
Движением копья худой воин с ястребиным лицом приказал Люси поднять Джона на его лошадь. Когда она заколебалась, окружавшие их воины ощетинились оружием, сжимая круг. Люси подхватила Джона под руки и подняла его, усадив за спиной худого всадника. Маленький мустанг легким галопом понесся к форту, подбрасывая Джона на широком крупе. Тот, вцепившись в подпругу из сыромятной кожи, обернулся к матери, из последних сил сдерживая слезы.
Высокий, гибкий воин на угольно-черном коне сделал небольшой круг и оказался лицом к лицу с Люси и детьми. Черные полосы вокруг глаз придавали ему выражение удивленного демона, не способное, впрочем, скрыть красоту. Полные, чувственные губы слегка скривились, когда он указал сначала на Синтию, потом на спину своего коня. С головы его свисало одно воронье перо, а длинные толстые косы были замотаны в мех выдры. Когда он протянул руку, чтобы поднять девочку на коня, она увидела широкую кожаную полосу, защищавшую запястье от тетивы. Хотя ему было едва ли больше шестнадцати, хватка его оказалась жесткой и крепкой. Он легко поднял девочку, словно куклу.
Усевшись за его спиной, Синтия почувствовала запах дыма, жира и кожи. Она старалась не касаться его обнаженного тела, блестевшего от пота и масла, но, когда он пустил коня вскачь, она покачнулась и обхватила его за талию. Они устремились вслед за его товарищем, а кружок индейцев, заскучавший после того, как увезли маленького белого воина, постепенно рассеялся. Многие воины поспешили укрыться за частоколом, пока белые люди не застали их в чистом поле. Судьбу Люси и двоих ее младших детей предоставили решать оставшимся индейцам, которые могли или убить их,
