Гилель Бутман - Время молчать и время говорить

Система работала бесперебойно, и корпусные отвечали за ее четкую работу. Они же сообщали следователям о нашем поведении в камерах, обо всем увиденном и подслушанном возле дверей камер. Каждый из нас должен был в одиночку встретить свой тяжкий час, и ничто не должно было помешать согнуться тому, кто к этому склонялся.

4

Мой третий день в Большом доме все еще подходит к концу. Он все еще не кончился. Мои изолированность и одиночество дополняются тем, что третий день я не читаю газет и не слышу радио. Наверное, впервые за всю свою сознательную жизнь я целых три дня не вижу и не знаю, что творится на нашем ближнем Ближнем Востоке.

Иду на мелкую хитрость и прошу у надзирателя бумагу для туалета. Как я и предполагал, он приносит мне кусок газеты, но предварительно рвет ее на такие мелкие кусочки, что даже для зайца они были бы малы. Терпеливо выкладываю на койке мозаику из десятков обрывков, совмещая их по форме обрыва и содержанию. Наконец, газета реставрирована. В моем распоряжении оказалась нудная статья об успехах в промышленном строительстве, да еще довольно несвежая. В добрые старые времена я бы в лучшем случае прочел половину заголовка. Сейчас я прочитываю всю статью, от начала до конца.

Но мой третий день еще не кончился. Открывается кормушка.

– Приготовьтесь с вещами. Матрас и подушку возьмите с собой.

Куда? Сегодня кончается третий день. Неужели домой?… Нет, в стране чудес этого не бывает. Меня выводят и тут же открывают соседнюю камеру. Номер 196. С новосельем! Теперь будем жить еще на одну камеру дальше от ленинской[5]. Зато теперь уж нет сомнений, какую бумагу подписала тогда Катукова. Отныне я уже не подозреваемый, а обвиняемый. Отныне мой единственный выход из Большой дома только на этап – оправданных политических СССР не бывает.

Вхожу в сто девяносто шестую и сразу вижу: мое одиночество кончилось. На одной из двух коек камеры сидит по-турецки симпатичный парень в спортивном костюме с модной прической. Володя Веселов, мой первый сокамерник.

До самого отбоя я слушаю рассказ Володи. Еще много таких услышу потом. О себе я не рассказываю другим, сам же слушаю всегда с любопытством. Русская история и история русских складывается из этих бесхитростных фрагментов.

Крановщик Ленинградского торгового порта Володя Веселов – подследственный, как и я. Его обвиняют в валютных операциях с иностранцами, поэтому его следствие ведет КГБ и он находится в Большом доме, а не в уголовной тюрьме Кресты. У Володи это не первая ходка, и он боится, что на него оденут полосатый ватник, т.е. признают по суду особо опасным рецидивистом.

Первый раз он "оступился" слегка и получил всего два года заключения. Он не был злыднем от природы, возможно, если бы на его пути встретился хотя бы Макаренко, его первая ходка была бы и послед ней. Но поточно-бесчеловечная система "перевоспитания" советских уголовников убивает в них все то человеческое, что, возможно, еще теплилось на задворках их душ. До конца жизни их принципами будут заповеди: "Падающего да толкни", "Врежь ближнему так, чтобы дальнему не повадно было", "Умри ты сегодня, а я – завтра"…

Во время первой ходки Володи Веселова его молодая красивая жена, студентка, с которой он познакомился на катке и в которую был, очевидно, влюблен и по день нашей встречи в камере, вышла замуж за преподавателя института, кандидата наук. Долгожданное освобождение сразу же потеряло смысл, как и вся жизнь. Только мечта о мести еще поддерживала его. Очутившись на свободе, он, прежде всего, узнал их адрес и достал пистолет. Они жили в одном из переулочков недалеко от Мариинского театра. Вход был со двора. А напротив, через переулок, был вход в другой двор, решетчатые ворота которого со стороны переулка были постоянно закрыты на замок. За ними стояли баки для мусора. Там, за решетчатыми воротами в один из вечеров Володя Веселов и занял свою позицию. Все было продумано, скрыться с его позиции и замешаться среди пешеходов было легко и просто.

Володя ждал. Он ждал несколько часов, прежде чем увидел, наконец, их. Было около 12 часов ночи, и они возвращались из театра. Володя слышал, как они делились впечатлениями. Вот они поравнялись с своим двором и свернули в него. Володя достал пистолет и взвел курок. Перед дулом два затылка и "его" рука на плече, которое когда-то обнимал Володя. Кого первого? Дуло пистолета ловило то один затылок, то другой. Палец на спусковом крючке дрожал, но мозг не посылал сигнала нажать. А они уже пересекли двор и в обнимку вошли в подъезд. Опустошенным покидал Володя свою позицию у помойных бачков. Раньше его жизнь имела какой-то смысл. Теперь – никакого.

Володя Веселов женился на рыжей продавщице из соседнего гастронома, которая как-то раз стрельнула в него глазками, подавая пакет с колбасой. Рыжая была совершенно безразлична ему во всех отношениях, но холодильник у него всегда был полон, выпивка и закуска не переводились. Пили с рыжей они вместе, и это было единственное, что их сближало.

Жизнь пошла наперекосяк. Тюремная ходка шла за ходкой, и вот сейчас он ждал суда и полосатый ватник.

Невеселая история.

– Спокойной ночи, Володя.

– Спокойной ночи, Гиля.

Я возвращался в камеру с допросов и начинал бегать, выплескивая из себя дикое напряжение.

– Брось, Гиля, не расстраивайся. Перемелется – мука будет. Привыкнешь. Скажи лучше, ты "Тайны Парижского монастыря" читал?

– Нет.

– Вот это книжка, ё-моё! Про монашек, какие они там штуки вытворяли. Переводная с французского. Старинная, видать. У нас ее разодрали на куски, читали сразу несколько человек. Мне как-то достался кусочек, закачаешься…

Неплохой парень был Володя Веселов. Да вот вбил я себе в голову заранее, что мой первый сокамерник будет подсадной уткой, и это мешало нашим контактам.

А через несколько дней дверь в камеру открылась, и в нее вошел наш "третий". Высокого роста крепкий мужчина лет пятидесяти пяти. Он был стрижен и в зэковской робе – прибыл из лагеря. Сбросив на койку матрас и подушку, он крепко пожал мне руку и представился:

– Израиль Натанович.

Какая радость! Еврей! Ну, теперь мы живем! Не все время жизнь черна, нет-нет да промелькнет и крапинка.

Еще через неделю Володю Веселова забрали, а нас перевели в другую камеру, на галерею. Дверь за нами закрылась, и мы радостно посмотрели друг на друга. Недаром поется в популярной израильской песне о том, как хорошо и как приятно "сидеть" братьям вместе.

Облава на волка продолжалась по всем правилам.

5

Кончалась третья неделя непрерывных допросов. Я все еще отвечал на каждый вопрос "отказываюсь давать показания" – в соответствии с тактикой, разработанной Комитетом во время "учебного" допроса Гриши Вертлиба, но все чаще и чаще я спрашивал себя: доколе?

Только теперь мне стала понятна цена, которую платили мои нервы за трехнедельное молчание, и только сейчас высветилось, почему надо было меня допрашивать длинный рабочий следовательский день, зная заранее, что мой ответ будет все тем же: "Я отказываюсь давать показания".

Им надо было, чтобы я слышал их вопросы. А вопросы были такими:

– Подозреваемый М. Д. на допросе (число, месяц) показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

– На допросе (число, месяц) подозреваемый С. Д. показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

– Михаил К. на допросе (число, месяц) показал, что… Что вы можете сказать по поводу этих показаний?

– Я отказываюсь давать показания.

Кислых все тщательно записывает. Я расписываюсь. Теперь он откладывает ручку в сторону.

Маленький перерыв. Начинается "свободная беседа".

– Гиля Израилевич, меня не удивляет ваша линия поведения. Мы беседовали с вашими товарищами. Мы знаем ваше упрямство. Вы знаете, что ваши бывшие однокурсники по юридическому институту Грошев и Конокотов работают у нас. Мы у них интересовались по поводу вас. Гиля Израилевич, вы копаете себе большую яму. Я уже говорил вам не раз, что суровость наказания зависит не только от ваших общественно опасных деяний, но, в первую очередь, от вашего отношения к содеянному, от искренности и глубины вашего раскаяния. Вы что-нибудь слышали о деле Николая Брауна? Я вел это дело перед вашим. Главный обвиняемый по делу – сын известного поэта Брауна и поэтессы Комиссаровой. Но, как говорится, в семье не без урода. Николай Браун попал под плохое влияние и сколотил антисоветскую организацию. В ней были даже евреи, хотя это была организация с фашистским и антисемитским уклоном. Они тренировались в стрельбе по изображению еврея. Конечно, я не хочу сравнивать их с вами, у меня нет сомнений в вашей личной порядочности, хотя оступиться может каждый. Важно только вовремя понять свои ошибки и сделать выводы. В группе Брауна было много грязи: и наркотики, и гомосексуализм, и даже под видом сотрудников Уголовного розыска ограбили тетю одного из участников по его наводке. Кстати, она еврейка по национальности, вдова зубного врача.