Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия
И на самом деле, жизнь на аникинском подворье Любаше и Андрейке казалась настоящим раем. Ни хозяин, ни хозяйка ни разу не сказали им бранного слова, не попрекнули за какую-нибудь оплошность. Наоборот, на первых порах даже обижались, когда молодые стеснялись садиться с ними за один стол. В ответ на такое отношение и Андрей и Люба трудились на их подворье, словно на своем собственном. Будто мрачный сон, вспоминалось им изредка Зарубино, бедные, подслеповатые избы, где жизнь за грязноватыми занавесками была тоже душной и грязной.
Андрейка вздохнул, сделал несколько шагов в сторону от здания войсковой канцелярии и вдруг остановился как вкопанный. У коновязи он увидел белого статного жеребца, принадлежавшего войсковому атаману, и мгновенно узнал его. Именно на этом жеребце въехал атаман Платов на черкасский базар в то воскресенье, когда Андрейке пришлось вступиться на кулачках за Луку Андреевича Аникина и Дениску Чеботарева. Оцепеневший оттого, что ему лоб в лоб пришлось встретиться не с кем-нибудь, а с самим атаманом Войска Донского, Андрейка стоял тогда как вкопанный, не смея поднять глаз, и уж конечно не обратил никакого внимания на коня, тянувшегося к нему мордой. Он только как в тумане запомнил зев красноватой пасти и чем-то знакомый норовистый рывок гордой головы.
Так было в то воскресенье. А теперь? Андрейка еще не успел приблизиться к белому жеребцу с редкостной черной звездой во лбу, а тот стал уже норовисто бить о землю передними копытами, приветствуя своего старого хозяина. В окрепшей надежде бросился к белому жеребцу Андрейка и вдруг услышал, как радостно и призывно тот заржал, повернул к нему морду и посмотрел доверчиво и нежно красноватым влажным глазом. С нижней губы жеребца стекла слюна, а потом он вновь тряхнул головой и позвал тонко, призывно, как в мире зовут все живые существа тех, кто дорог им и желанен. Андрейка ощутил, что забилось у него сердце, и бросился к белому жеребцу, ничего уже не видя перед собой.
— Зяблик, Зяблик! — прокричал он, волнуясь. — Зяблик, милый! — Он целовал коня в морду, прямо в черную звезду на лбу. Жеребец вздрагивал, тянулся к нему, а потрясенный Андрейка не мог остановить свою речь. — Зяблик, животинушка моя бессловесная, — причитал парень. — Ты, как и я, сиротинушка, Зяблик. — От радости конь захлебывался ласковым ржанием. — Отыскался, спаситель мой! — бессвязно восклицал Андрейка и вдруг услыхал за спиной басовитый повелительный возглас:
— Зяблик? Да какой же он Зяблик! Вот и врешь, парень, У меня никто не зябнет. Всем, кому угодно, в состоянии пара поддать.
Андрейка порывисто обернулся и увидел атамана Войска Донского. Только на этот раз тот был не в древней картинной форме, а в строгого покроя военном генеральском мундире. На плечах бугрились эполеты. Из-за спины Платова выглядывал Аникин, знаками призывая Якушева к почтительности. Пронзительные глаза Матвея Ивановича обожгли парня летучим взглядом.
— Ну так что? Откуда взял, что он Зяблик? Он не Зяблик у меня, он Ветерок, и прозвище оное ему подобает. — И уже не Андрейке, а Луке Аникину, сделав полуоборот, Платов пояснил доверительно: — Сей скакун дорого мне обошелся. Мои люди перекупили его у бродячих цыган под Белокалитвенской станицей. Столько денег отдал, что грех и сумму назвать.
— Ой-ой-ой! — подобострастно воскликнул Аникин.
Платов и его ожег коротким взглядом.
— Что ой-ой-ой? — спросил он неодобрительно. — Ты мне не сюсюкай, Аникин. Ведь знаешь, что лести не люблю.
— Какая ж тут лесть! — воскликнул Аникин. — Или я конской стати не понимаю, Матвей Иванович? Не жеребец, а картина писаная.
— Да, — согласился атаман, смягчаясь. — И в самом деле, картина. — Внезапно лицо его просветлело, и, покосившись на Якушева, так и пристывшего у коня, он предложил: — Слушай, дружок, по всему вижу, что ты не только в кулачных потехах мастак, но и коней любишь.
— Люблю, — смело ответил Андрейка и гордо выпрямился. На какое-то мгновение взгляды их встретились. Острый взгляд Платова и по-мальчишески неспокойный Якушева. Парень первый опустил глаза.
— Так-так, — задумчиво произнес Платов. — А проскакать на моем Ветерке хочешь?
— Хочу, — мгновенно подтвердил Андрейка, и на его сильной загорелой шее вздрогнула синяя жилка. «Красавец парень, — подумал про себя Матвей Иванович. — Словно из мрамора отлит. Любой бы казачий полк украсил».
— Ну так скачи! — разрешил весело Платов. — Видишь, там, на площадке, препятствия расставлены? Может, рискнешь, одолеешь какое-нибудь?
— Я все до единого возьму! — пылко воскликнул Андрейка.
— Ну, ну, — осадил его Платов. — Так уж и все. «Гробик» не вздумай брать. Ветерок существо норовистое, в седле не удержишься — костей не соберешь.
Андрейка лишь ухмыльнулся в ответ на такое предостережение.
— Ну давай, — стал торопить его Платов, недоверчиво поглядывая на встревоженного Аникина.
С бьющимся сердцем подошел Андрейка к щербатому столбу и стал отвязывать статного жеребца. Он сразу догадался, что белый жеребец уже был объезжен и но однажды брал препятствия. А вот он, всадник, такого опыта не имел. Но заявить об этом Платову Андрейка не мог, опасаясь, что навсегда потеряет всякое уважение в его глазах. «Лучше упаду и разобьюсь в лепешку, но ни за что не признаюсь», — решил он про себя.
— Зяблик, дружище, не подведи своего кормильца, — прошептал Андрейка в самое ухо коню. И конь, казалось, его понял. Наклонив голову, он дружески потерся об Андрейкину щеку. Парень легко перекинул свое тело в богато инкрустированное атаманское седло. Радостно застучало сердце, когда ощутил под видавшими виды подошвами подаренных Лукой Андреевичем ношеных сапог стремена. Угадывая его волю, конь с места взял стремительный темп бега. Андрейка будто влит был в седло, лишь чуть-чуть покачивался, прямой, как свечка. Белый жеребец быстро вымахал на выгон и, казалось, с недоумением остановился перед длинным рядом полосатых и черных деревянных препятствий.
Лучшие всадники Войска Донского съезжались сюда раз в году и на глазах у атамана вступали в бой за призовое место. С галопа они брали препятствия, рубили на скаку лозу. У Андрейки не было ни острой сабли, ни казачьей формы. Спасибо еще Аникину за подаренные сапоги. Если бы не это, скакал бы сейчас парень в старых потрескавшихся бахилах. Впрочем, и сейчас был он довольно смешон, потому что домотканая холщовая рубашка от порывистого ветра вздувалась пузырем, норовя вырваться из-под узкого ремешка. Но великолепно сложенный жеребец, перебирая тонкими, гибкими ногами, норовисто ржал, стоя на том самом рубеже, с которого начинали скачку донцы на состязаниях. Вглядевшись в длинный ряд препятствий умными красноватыми глазами, он, вероятно, теперь понимал, чего от него ожидает седок. Но Андрейка не торопился идти на штурм полосы. Он долго и нежно гладил коня по морде, вполголоса восклицал:
— Зяблик, сиротинушка моя неразумная! Сколько же ты скитался по белу свету, пока не попал к тем самым цыганам, у которых тебя для самого атамана купили! — Неожиданно Андрейка поймал себя на мысли, с каким бы захватывающим интересом выслушал бы Матвей Иванович его длинный рассказ о том, как вспоил он и вскормил этого коня, как был в свое время исхлестан плетьми за его побег из барского табуна и как потом на вечерней зорьке тот прискакал к нему и спас от дальнейших побоев Веретенникова. Но если поведать об этом, посыплются многочисленные расспросы и, отвечая на них, надо будет назвать имение, где он жил со всеми другими крепостными, да и фамилию убитого им барина Веретенникова, а это уже могло привести к опасным последствиям. Ведь атаману Войска Донского не составило бы особого труда навести о нем справки. И как знать, чем бы тогда все это кончилось для него и для Любаши.
— Чего-то он у тебя замешкался, — подтрунивая, проговорил в эту минуту Платов, скосив иронически глаза на Аникина. — Никак, храбрости казачьей набирается этот твой постоялец.
— Осмелюсь возразить, дорогой атаман-батюшка, — усмехнулся Лука Андреевич. — Этому парню, из донской пучины мною добытому, смелости занимать ни у кого не надо. Он ею сам пятерых наделить может. Гли-кось!
Белый жеребец вновь перешел на галоп и с поразительной легкостью перемахнул одно препятствие, второе, третье. Стремительно отрывался он от пригретой солнцем земли и вновь опускался на нее. Опускался легко и красиво лишь для того, чтобы совершить новый прыжок.
— Смотри-ка, Аникин! Ай да парень! Бьюсь об заклад, он никогда не брал препятствий. Все делает за него конь. Но какая у парня дерзкая хватка, а?
— Ветерок у вас тоже новенький, ваше превосходительство, — неуверенно заметил Лука Андреевич, — когда же он успел так наловчиться?
— Это ты верно соизволил заметить, — улыбнулся Платов. — Представь себе, что лучший мой наездник Илья Евсеев всего неделю его муштровал. Но конь-то, конь! Каким он оказался мастаком! А знаешь, Аникин, что есть вольтижировка? Это союз лошади и наездника. Обычно в этом союзе кто-то сильнее, а кто-то слабее. Либо конь, либо человек. А вот ежели они оба сильны, тогда форменная песня, а не скачки получаются.
