Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия
— Все, — отрубил Платов.
— А с домишками как же? С хозяйством, с коровками и лошадками, с имуществом, горбом нажитым, одним словом? — пригладив лысинку, продолжал Семиколенов тем же взвизгивающим голосом. — Неужто бросать все это и разоряться? Так не по-божески будет.
— Верно! — крикнул из-за его чахлой спины Федор Кумшатский.
— Не погибать же нам, в самом деле! — рявкнул один из братьев Сипягиных.
Домовитые зашевелились, загалдели, ища поддержки, взглядывали друг на друга, не замечая, что у Платова глаза уже наполняются яростью. Острый его взгляд бежал с лица на лицо и вдруг остановился на сутуловатой фигуре Аникина. «И этот с ними!» — с еще большим негодованием подумал атаман и, грубо ткнув в него пальцем, выкрикнул:
— Ты!
— Что я? — растерялся было Лука Андреевич.
— Ты тоже из домовитых казаков. Выйди и скажи свое слово.
— Выходи, Лука, — подтолкнул его в спину Кумшатский.
— Ступай, сынок, — усмехаясь беззубым ртом, промолвил Семиколенов. — Давеча обещался нас поддержать, значит, выдь и молви слово свое.
— Давай, давай, — потряс его за плечо прасол Митрий Коробков.
Внезапно Лука Андреевич рывком отшвырнул его руку.
— А ну не трогать! Сам знаю, что надо делать. Зараз меня не учи!
Крупными, решительными шагами он подошел к помосту, так же, как и Фрол Семиколенов, низко-низко поклонился Платову.
— Дорогой мой Матвей Иванович, гордость наша и слава! — выкрикнул он твердым тенорком. — Тебе ли не в радость казачья честь наша! Не с тобой ли вместе рубились мы супротив хана Гирея, ходили в тяжкий поход на Индию, неизвестно к чему задуманный. Разбуди меня любой ночью и только кликни: «За мной!» — и я, казак твой верный, даже спрашивать не стану, куда и на сколько надо идти и с каким ворогом биться. Да и не один я, так мыслит каждый казак, которому люба-дорога честь нашего Дона. А эти! — Он с презрением обвел глазами растерявшихся от неожиданной его выходки домовитых казаков. — Разве, Матвей Иванович, таким это понять? Да они каждую нажитую копейку превыше всего ставят. Когда мы в походах рубились с супостатами и в ледоход скрозь саму Волгу переправлялись, эти только торговыми делишками занимались да женок наших норовили на разврат потянуть… а теперь смуту сеют и других окунуть в нее хотят. Что до меня касаемо, одно скажу. Позовешь меня, атаман-батюшка, новый город строить — своими руками глину под кирпичи месить буду. Протрубишь в поход — в любую баталию под твоим командованием пойду и вражеским пулям, как ты смог убедиться, кланяться не буду. На смерть поведешь — пойду и на смерть!
Платов легко соскочил с помоста, расцеловал в обе щеки Аникина и растроганно выкрикнул:
— Спасибо тебе за доброе слово, старый рубака, Лука сын Андреев! С такими, как ты, действительно на любое рисковое дело пойти можно. А ну, казаки, возвестите голосом, кто из вас согласен с этим добрым молодцем?
Рухнула тишина над площадью, и опять в один голос крикнули казаки, все, за исключением поверженных в замешательство домовитых:
— Согласны!
— Значит, так я и отпишу в депеше, которую в Санкт-Петербург отправлю.
— Пиши, атаман, а мы, твои дети, все, как один, подпишемся, — выплеснулся из задних рядов чей-то могучий бас.
А Матвей Иванович, понимая, что его бой с противниками переселения выигран, поднял сызнова булаву и, устанавливая тишину этим жестом, громко выкрикнул:
— А что будем с отступниками делать, станишники? С теми, что не хотят выполнить волю царя-батюшки? Срамят казачью честь и, как последние торгаши, держатся за свои тряпки и чугуны, дабы не расставаться с ними и не переезжать в новую столицу нашего славного Войска Донского.
Домовитые затравленно переглянулись, чувствуя, как нарастает у них за спиной недовольный ропот. Красные, мясистые губы Федора Кумшатского резко побелели, а седой Фрол Семиколенов с откровенной ненавистью ожег выцветшими глазами Луку Андреевича, и взгляд этот говорил: из-за тебя сыр-бор теперь заварился. Пауза длилась недолго. С разных концов площади посыпались голоса казаков, острые, как удары сабли:
— Решай сам, атаман-батюшка!
— Позор мироедам, которые норовят тебя ослушаться!
— Доверяем тебе, отец родной, по справедливости с ними поступить, чтобы и другим неповадно было!
— Ясно, други мои! — остановил их Платов. — Объявляю волю свою и всех станишных атаманов. Указ об основании Новочеркасска будет выполнен в тот день, когда это и предписано, а именно сего года мая восемнадцатого. По тому указу на предмет обоснования и переселения всем нуждающимся и многосемейным казакам будет выдана ссуда. Ну а что касается тех, которые отказываются выполнить этот указ, — медленно продолжал Платов и снова картинным движением поднял над головой острым блеском заигравшую булаву, — то их мы призовем к этому вторично.
— А если и вторично не согласятся? — донесся из-за чужих спин голос молодого Дениски Чеботарева. — Тогда что?
— Тогда? — переспросил Матвей Иванович. Он запнулся только на мгновение. В острых глазах полыхнул гнев, и стоявшие в первом ряду богатые казаки, близко видевшие его лицо, были в полной уверенности, что сейчас услышат грозные, самые беспощадные слова, но ошиблись. Опустив булаву, атаман вдруг расхохотался и закончил: — А мы их тогда сечь будем здесь, на майдане. Сечь до тех пор, пока не соизволят дать согласие.
— А меня на это дело призовете? — дерзко спросил Дениска. — Уж я бы Федора Кумшатского по толстому заду эх и полосанул бы!
Толпа покрыла его слова дружным смехом, а когда смех этот поутих, атаман, вытирая слезы, подтвердил:
— Призовем, Денис Чеботарев, обязательно призовем. Платов хохотал, но в глазах его по-прежнему продолжал бушевать гнев. Атаманский смех решительно подхватили все бедные казаки и ветераны боевых походов.
Домовитые стояли перед помостом, с которого вслед за атаманом Войска Донского сходили станичные атаманы. Бессильная злость наглухо опечатала их лица. Домовитые походили на безмолвные могильные памятники.
18Группами и в одиночку расходились с майдана черкасские казаки. Дениска Чеботарев догнал Луку Андреевича и молча зашагал рядом. Солнце успело высоко уже забраться на небо и оттуда с удовольствием обозревало бескрайние степи донского славного края. Лучи его грели чистую ровную гладь спадающего разлива, скользили по желтым отмелям и днищам баркасов, подготовленных к рыбной ловле. Острый запах смолы, такой душистый в эту пору, исходил от этих днищ. Солнечные лучи играли в стеклах куреней и бедных мазанок, в каких обитала беднота. Голубые, желтые и оранжевые цвета черкасских куреней радовали глаз, и Аникин невольно вздохнул, подумав о том, что вскорости со всем этим ему предстоит расставаться.
— Ты ел сегодня? — спросил он у Дениски.
Тот отрицательно покачал головой. Старенькую барашковую шапку, перешитую из отцовской, он нес в руке.
— Стало быть, к нам зайдем, Анастасия с Любашей стряпаются. Закусим чем бог послал.
Аникин не ошибся. Руками Анастасии и ее помощницы бог послал целую гору румяных пышек, глечик с каймаком, расписной кувшинчик с желтым твердым медом, и даже бутылка вина стояла в самом центре стола рядом с тарелкой, на которую были положены нарезанные мелкими дольками соленые огурцы. Анастасия, Любатна и Андрейка были принаряжены, и Лука Андреевич понял, что это они его поджидают с майдана…
— Садись и ты с нами, Дениска, — пригласила хозяйка и с внешне безучастным видом спросила: — Ну, что там у вас на войсковом круге порешили?
Аникин коротко рассказал.
— Да, — шумно вздохнула Анастасия, — видать, от судьбы, как от сумы, никуда не уйдешь. А это что же? Восемнадцатого мая обоснуют город и сразу переезжать?
— Да ты что, незадачливая, — усмехнулся Аникин. — Нешто Матвей Иванович охоч посылать казаков на муки и мытарства. Переезд не раньше как через год. Когда первые дома и улицы будут возведены. Насколько мне ведомо, после заложения города понадобится уйма людей, и молодых и старых, дабы строительство основных зданий и площадей зачать. А когда первые дома возведутся, вот тогда партиями и начнется переезд.
Анастасия ладонями провела по осунувшемуся, скорбному лицу и покачала головой с откровенной печалью:
— И все-таки жалко, Лука. Как подумаешь, сколько кровушкой и потом нажитого имущества бросать придется, сердце стынет.
— Не ной, не причитай, бабонька, — остановил супругу свою Аникин и ласково погладил ее по спине. — Многое перевезем, а что и тут продадим. Вот все и станет на круги своя.
— Дядя Лука, — обратился к нему неожиданно Андрейка, — вот вы молвили, что для постройки нового города много людей работных потребуется. А что, одни только казаки разве будут строить?
