Дикая карта - Ольга Еремина
Троице-Сергиева обитель
К вечеру хлынул дождь. Похолодало. Митрию сильно хотелось спать. Он залез под тулуп, пытаясь согреться, думал о Маше Брёховой, об усопшем Иринархе – с какой лаской тот смотрел на Машу! О родителях, ощущая, что почти забыл их: отец казался ему похожим на Рощу, а лицо матери расплывалось в его воспоминаниях в тёплое пятно. О сестре – она казалась теперь похожей на Машу-сироту.
Дождь не утихал всю ночь, шуршал по крыше, струился потоками по площадям, смывая под гору мусор и грязь. И в полусне привиделось Мите то, что узрел он однажды: стена в церкви, мастер только что разровнял на ней свежую штукатурку – и вот подходит знаменщик, самый главный человек в росписи фресковой, и тонкой острой палочкой – твёрдыми чёткими движениями, даже не задумываясь, будто наяву видит, – наносит на стену точные линии фигур, одежд, рук и ликов. Вот нимбы начертил! Дальше шли мастера, наносившие краску на одежды, руки и лики, но знаменщик – он связывал воедино пространство и рисунок, он будто проявлял то, что уже существовало, не видимое до поры обычным людям.
Так Митрий вдруг узрел: Троицкий монастырь на взгорке, с одной стороны Сапега с Лисовским стоят, а издалека – но к Троице – неуклонно движутся двумя крылами сила из Новгорода и сила из Костромы. Крестьяне же сказывали, что помощь идёт! Знаменщик прочертил – прямо к сердцу, и сердце это – Троица. Митрий, будто переселившись в Сапегу, понял: тот не отступит от стен, пока не возьмёт монастырь! Не крепость ему нужна, а богатства, в ней заключённые: золотые и серебряные сосуды с каменьями, оклады иконные и книжные, раки с мощами.
Митя даже подскочил на своей постели: значит, предстоит новое сражение! То-то он замечал все последние дни, как всё более многолюдным становится лагерь Лисовского, как тянутся по подсыхающим дорогам телеги и бредёт уставшая пехота.
После заутрени не утерпел – сказал об этом Роще.
– Не глупее тебя будем, – прищурившись на солнце, ответил воевода.
Июнь 1609 года
Казаки атамана Останкова отправились купаться на пруд под охраной своих вооружённых товарищей. Круто ныряли в непрогревшуюся воду, отфыркивались и принимались тереть свои тела пучками травы и веток, хохотали и по-мужски подшучивали друг над другом, задирали хмуро сидевшего на коне Сухана:
– Атаман! Когда бабы купаться пойдут, нас в караул поставь!
Митрий увязался с казаками – баню не топили давно, берегли дрова, а мыться хотелось – страсть. Всё тело зудело и просило воды да веника. Застеснявшись, полез было в воду в портках, но казаки засмеяли:
– Глянь! Со своими портками расстаться не может, как наш Долгоруков с Мартьяшем! Скидай!
На поверхности вода была чуть тёпленькой, а в глубине – стужа: речка Кончура с родников начало берёт, из груди земной. Митя несколько раз окунулся с головой, поскрёб тело, как мочалом, собственными портами и, выскочив на берег, растянулся на траве, разложив рядом выжатую одёжу.
В безоблачном небе журчали жаворонки. Зелень шелестела, поднимаясь вокруг стеной, и стена эта внезапно отгородила Митрия от боевой осени, морозной зимы и томительной смертной весны. Неужто это он бежал с саблей в руке, догоняя удиравших врагов? Неужто он рубил, и скакал, и мёрз, и грузил на сани умерших?
Да нет же, это лишь страшный сон.
Исчезли крики казаков, исчезло прошлое, исчез даже жаворонок над головой – остались только травы и небо, зелень и лазурь. И когда Митрий уже готов был, будто соль в воде, раствориться в небесной чаше, на разогретое тело вдруг брызнуло холодом.
Митрий с трудом открыл глаза: над ним высился Сухан:
– Вольно ж тебе мечтать! Знамо дело, вьюноша. Подымайся, ваша очередь караулить.
Митя встал, показав красную худую спину с отпечатками трав, и быстро оделся.
Сухан с товарищами разболокся и с высокого берега – ласточкой – прямо в глубину.
Но нежился он недолго. На горе Волкуше поднялась пыль, показались всадники – пришлось выскакивать из воды и убираться в крепость.
На вылазки не отваживались: слишком мало оставалось стрельцов да казаков, крестьян да братии, чтобы рисковать людьми. Лишь суровая необходимость заставляла отправляться за дровами. 16 июня, когда травы в рост вошли, учинили вылазку за травой на Княжье поле – косили, и сгребали, и на возы метали все, не считаясь с чинами, лишь бы быстрее управиться. И после пытались выезжать, но с большой опаскою: врагов то становилось больше, то они вновь куда-то исчезали. Города вокруг жили своей жизнью: где-то впускали поляков, где-то били их и изгоняли, навлекая на себя карательные отряды; но в монастыре только смутно ощущали это брожение, сосредотачиваясь на своих внутренних потребностях: на необходимости есть, пить, кормить оставшуюся скотину и коней и вновь есть: вот же утроба человеческая – всё никак насытиться не может! Каждый день ей пищу подавай.
Митрий ликовал: Маша Брёхова согласилась прийти после вечерни в садик за царским дворцом. Садик сохранили: сама царевна-инокиня не дала рубить на дрова яблони. И теперь Митя никак не мог дождаться конца службы, повторяя слова общей молитвы, но в душе молясь о другом: чтобы ничто не помешало Маше увидеться с ним.
И вот пришла.
Он уже прижимал её тёплое тело к себе, уже искал её губы, как рядом раздался треск ветки под ногой. Влюблённые замерли. Смолк соловей за стеной. Шаги прозвучали совсем рядом – и некий человек скрылся за яблонями.
– Стой! – приказал Митрий Маше. Она испуганно замерла.
Митрий неслышно прокрался вслед за человеком, приник к яблоневому стволу – и услышал громкой шёпот. Человек влез в печуру подошвенного боя и говорил с кем-то – вестовой различал отдельные польские слова:
– Йутро… армат… атак…
Мартьяш!
Кровь кинулась к голове, загрохотало сердце. Сапегин трубач кричал, что он не поляк, а венгр, клялся Долгорукому в верности, ругал Сапегу последними словами, рассказал обо всех планах поляков – и вот он оказался предателем! Вот что значит – пригреть на груди змею! Говорил Алексей Иванович – не верь перемёту! А Роща поверил – видно, уж очень хотел поверить. И вот теперь…
Сердце, казалось, стучало прямо в ушах. Митрий решился: он дождался, пока Мартьяш закончит разговор и отойдёт от стены, и напрыгнул на него со спины.
Трубач был сильным, сытым, но
