Кир-завоеватель - Владимир Максимович Ераносян
Он предположил, что лучшим поводом развязывания войны и раскола персидской аристократии может стать другая война, с Египтом, не согласованная с Киром. Вавилоняне прониклись уверенностью, что военный поход сплотит армию вокруг нового полководца, Камбис почувствует силу и захочет единоличной власти во всей державе. К тому же все рассчитывали на легкую победу и баснословные трофеи.
– Твой сын уже давно на царстве, но не покрыл себя славой, как его отец. Пора показать, что он так же удачлив в завоевательных походах. Он должен захватить Египет. – Эгиби и халдейская знать внушали эту мысль Касандане. – Финикийцы и киприоты предоставят свой флот, а палестинские кочевники обеспечат войску проход по синайской пустыне и пополнят запасы воды. Мы подкупим и эллинских наемников фараона из Галикарнаса, которые помогли Амасису стать фараоном, свергнув Априя.
Формальный повод развязывания войны действительно имелся. Ведь одной из жен Кира Великого являлась Нейфити, дочь убитого в Египте фараона, а это означало, что Кир и его семья имели право на престол Фив и Мемфиса. Однако Касандана менее всего хотела вступаться за права ненавистной ей конкурентки по гарему Кира, хоть сама и не берегла чистоту ложа. Если бы она стала действовать, то в исключительно своих интересах.
Личный интерес Касанданы вскоре проявился. Но то, что случилось, было сопряжено с чистой случайностью, которая могла бы и не произойти, соблюдай Касандана хотя бы малейшую предосторожность в услаждении своей похоти к молодому персидскому вельможе.
По прихоти царицы-матери сын вождя марафиев проводил все больше времени в ее покоях. Молодой любовник практически не скрывался от вездесущих глаз и ушей вавилонских магнатов, презирая халдеев и не опасаясь их интриг. Касандана же не таилась по иной причине – ее первенец Камбис был провозглашен богом, что переводило ее в сонм божьих рожениц и исключало общепринятые нормы поведения, ведь богам позволительно то, что не доступно смертным.
В один прекрасный день в Вавилон через ворота в Мидийской стене въехал второй сын Кира и Касанданы, Бардия, которому наскучили Экбатаны.
Юноша был на три года младше старшего брата. Отец, великий царь царей, не взял его на войну с массагетами и определил под присмотр дяди по имени Гистасп, принадлежащего к младшей ветви царского рода Ахеменидов. Бардия дружил с сыном Гистаспа, Дарием, но все же тот не был его родным братом. Бардия очень хотел увидеть мать и Камбиса.
Ему не терпелось посмотреть на вавилонский трон из чистого золота, на ворота богини Иштар, покрытые голубой глазурью, на каналы, орошающие пустыню между Тигром и Евфратом. Но, вихрем ворвавшись во дворец и пробежав по галереям, чтобы обнять маму и брата, он увидел нечто другое, то, что ошеломило его. Лучше бы ему было отвести взор.
Банкир Эгиби заблаговременно подкупил начальника стражи, чтобы у дверей покоев царицы вместо часовых остался один евнух, у которого не вовремя разболелся живот…
Глава 31. Скифы на кургане
Кир получал не самые радужные вести из Вавилона. Халдеи подбивали его сына Камбиса на ненужную войну с Египтом. Персидская знать, оставшаяся в столицах, уже не верила в благоприятный исход «скифского похода». Без Кира она погрязла в оргиях и разврате. Распри прекращались в походах, но военная удача оставила Кира. Теперь надежды возлагались на его воинственного сына, бросившего вызов фараону-самозванцу.
Чтобы пресечь вольницу, Киру нужно было не посылать в Экбатаны родственника, к тому же имеющего довольно амбициозного сына по имени Дарий, а вернуться в Персию самому и усмирить недовольство аристократии, подогреваемое вавилонянами. Но Кира все не было…
Массагеты оказались крепким орешком. Они избегали прямого столкновения и настолько точно жалили исподтишка, что Кир все больше склонялся к миру, пусть даже на равных правах с непокоренными дикарями. Этого требовали обстоятельства. Затяжная война на окраине империи разрушала ее изнутри.
Но однажды персам все-таки повезло. В западню попал Спаргапис, сын скифской воительницы Томирис. Он угодил в ловушку, подстроенную хитрыми военачальниками Кира, спарапетом арменов и бактрийским сатрапом.
У Аракса были развернуты шатры с ранеными и обессиленными воинами. Истопники развели огонь и разложили яства. Но главное, в лагере был оставлен целый обоз с лучшим греческим вином.
Налет Спаргаписа, как всегда, оказался внезапным. Он легко разбил немногочисленный отряд, состоящий из пожилых мидян и каппадокийцев. Победа, доставшаяся столь легко, расслабила молодых массагетов, и они устроили пир. Благо вина и еды в захваченном обозе было вдоволь.
Персы же ждали на том берегу. Когда стемнело и люди Спаргаписа оказались настолько пьяны, что улеглись спать, даже не удосужившись расставить посты, имперские отряды переправились на лодках и обложили массагетов со всех сторон. Но боя не случилось. Скифов не просто застали врасплох. Они пришли в себя, уже будучи связанными, не оказав никакого сопротивления.
Это позорное пленение для Спаргаписа явилось концом света. После столь очевидного фиаско, виной которому послужила его глупость и недальновидность, он не смог бы смотреть в глаза не только матери, но и самому ничтожному кочевнику.
Он погубил отборный отряд, состоящий из сыновей знатных скифов. Глядя теперь на солнце, освещающее путь массагетов, он молил светило лишь о том, чтобы оно сожгло его дотла и превратило в пепел, чтобы этот пепел смешался с пустынным песком и развеялся на степном ветру, чтобы память об этом позоре улетучилась вместе с ним и стерлась из народных преданий. Он казнил себя мысленно, но связанные руки не могли дотянуться ни до клинка, ни до удавки.
– Я буду великодушен, – сказал Спаргапису Кир. – И пощажу тебя. Ведь ты – царский сын. Я отпущу тебя с предложением мира. Скажи своей матери, что эта война закончена, она не выгодна никому и отвлекает от созидания. Я сделаю это без каких-либо условий и лишь попрошу передать мою просьбу о том, чтобы она не переходила Аракс и не тревожила земледельцев и скотоводов Гиркании, Парфии, не уводила в плен каспиев и арменов. Я предлагаю ей мир.
Руки Спаргаписа развязали. Но, оказавшись на свободе, он и представить себе не мог, как явиться к матери безоружным, без собратьев, лишившись чести в позорном плену, как стать глашатаем врага и принести в становище не мольбу персов о пощаде, а их надменное предложение о мире, высказанное со всем высокомерием, которое может себе позволить лишь победитель.
Спаргапис
