Владислав Бахревский - Ярополк
Вятичи все ж не унимаются:
– Ты, Илья, хоть дубиночку выломай. От волка отмахнуться, от разбойников непутевых.
Сказал Илья:
– Будь по-вашему. Вон, гляжу, клен над речкой давно засох. Вырежьте мне добрую палицу по руке.
– Велику ли? – спрашивают вятичи.
– На косую сажень с аршином. Да комель-то смотрите не срежьте. Хороший комелек[55], увесистый.
Для вятича топор – как третья рука. Соорудили палицу, тяжелехонькую, ладную.
Попрощался богатырь с добрыми людьми, поехал ни путем, ни дорогой во чисто поле товарищей искать – все один да один.
Ехал, ехал. Вскричал на все четыре стороны громким голосом:
– Ой, где вы, други мои, застава богатырская? В какую сторону коня повернуть? К зорям ли алым, к полуденному ли солнцу али к белой ярочке, звезде Северной?
Не было в тот раз Илье ответа.
Поединщики
Едет Муромец, крестьянский сын, чистым полем. За цветами травы не видно. От незабудок, от колокольчиков земля, как небо, синяя, а небесная синева аж светится. Плывет по небу всего-то одно облако, парит под облаком птица орел.
Едет Илья просторной землей. Сивку по гриве поглаживает, поминает подросточка милого Купавушку.
Глядь, явилось со стороны заката пятнышко. Резво накатывает. Не ярый тур, не волк – человек на коне.
Остановил Илья Сивку, а сердце стучит, друг ли богоданный скачет, поединщик ли чужеземный, пустославный?
Ждал-пождал Илья, и наехал на него великий богатырь. Шлем обвит пышными перьями, на груди зерцало, как жар. Щитом укрывается, копье выставил.
Смутился Илья. Неужто ни с того ни с сего, имени не спрося, в драку кидаться? А полевик мчится, из-под кованых копыт цветы летят вместе с землею. Осерчал Илья, крикнул так, что орел с небес кубарем свалился:
– Стой, сукин сын!
Шарахнулся зверь-конь в сторону, полевик чуть из седла не выпал, а копье свое громадное, железное уронил-таки!
Разговорились наконец.
– Откуда ты взялся, деревенщина? – спрашивает полевик.
– Ты меня ругаешь, – ответил Илья, – а я и есть деревенщина. Из земли Муромской, из села Карачарова. А ты из каких краев?
– Тебе, деревенщине, назвать имя мое достославное, рыцарское – унизительно. Ты и ездишь-то охляп. Не велик подвиг деревенщину прибить. А прибью я тебя не копьем, не мечом – плетью засеку, чтоб не таскался по белому свету, не позорил благородного рыцарского поприща.
Тут вдруг и помчался на Илью, плетью помахивая.
Делать нечего, тронул пятками Муромец, крестьянский сын, Сивку, поднял палицу да и угодил комлем прямо в лоб гордецу. Грохнулся полевик наземь без памяти.
Схватил Илья чужеземного коня за гриву, подтянул к себе, снял седло, на Сивку пристроил. Копьецо железное согнул вчетверо. И поехал прочь, озадаченный. Не понравилась Илье богатырская спесь.
Сивка под седлом норовисто пошел, скок да скок – до леса доехали.
А из леса на Илью не медведь, не волк – еще один поединщик. Издали закричал:
– Эй, деревенщина! Гоже ли богатырю в крестьянской рубахе по полю езживать. Поучил бы тебя, деревенщину, да на чем биться с тобой – не вижу. Ни копья, ни меча, а дубьем деревенщина дерется.
Отвечает Илья:
– Верно, ни копья у меня, ни меча, ни платья церемонного… Но вот был бы перед тобой не лес, а вражье войско, чем бы ты его побил-положил?
Закричал грозный витязь:
– Ты меня еще спрашиваешь, деревенщина? Пострелял бы я чужую рать из тугого лука, прорубил бы просеку во вражьих рядах острым мечом.
– А мне бы и дубины хватило, – сказал Илья.
Вытянул из сырой земли крепкий дуб, раскрутил, метнул.
Повалилась роща, как от бури. Сдуло и витязя с коня. А поднялся на резвые ноги, согнул спину перед крестьянским сыном. Положил руку на сердце:
– Прости меня, богатырь. Почитал я себя за великого воина, да теперь вижу, пустое мое молодчество. Вот тебе мой саадак, тут и лук тугой, и стрелочки, и нож подсаадашный. Вот тебе мой меч, на семи огнях закаленный… Гуляй по полю, а мне пора грехи замаливать. Сколько душенек погублено не со зла, не в жестоком бою, в поединках задорных, задиристых.
Сел на коня тот честный человек, прочь ускакал.
– Вот и оружьице у меня есть, – сказал Илья и не забыл крестом себя осенить, молитву прочитать: – Господи, помилуй!
А все же призадумался Муромец, крестьянский сын. Ездил он по весям, по дремучему лесу, по чистому полю, нагляделся на горе-злосчастие человеческое, с двумя поединщиками сходился, а товарищей не встретил. Повздыхал Илья: знать, и в богатырском деле без терпенья не обойтись.
Заночевал богатырь на берегу речки-шептуньи. Сквозь дрему слышал: говорит ему реченька что-то важное, торопится до конца досказать, а про что речи, о чем плески – неведомо.
«Неученый ты, Илья, неученый», – покорил себя богатырь, засыпая.
Утром пошел умыться, коня напоить. Глядь, щука на песке лежит. Гоняла юрких плотвичек да и вымахнула на песок.
Пустил Илья щуку в реку. Ушла рыба на дно омута, а потом поднялась, шлепнула хвостом по воде, попрощалась со спасителем.
Поехал Илья куда глаза глядят. Смотрит – курган. С кургана далеко видно. Может, в какой стороне весь покажется, а то и город.
Подъезжает ближе, а на вершине кургана не орел, не сокол – витязь. Вместо «здравствуй» вздумал насмешничать.
– Эй, деревенщина! – кричит. – Иди ближе, уши надеру. Задавил бы тебя конем, да захромал мой верный товарищ.
– Зачем нам драться-съезжаться? – спрашивает Илья. – Не лучше ли вместе ездить, заставой?
Витязь хохотать:
– Какая из тебя застава, из мужика? Не богатырь ты, самозванец. Ездит на боевом коне – в крестьянской рубахе, в портах из мешковины, в чеботах растоптанных.
Покачал Илья головой. Говорит:
– До чего сердитый народ в чистом поле. Все бы вам корить человека встречного. Ни привета, ни поклона ученого, степенного.
Сошел витязь с кургана, достал меч из ножен.
– Язык у тебя как мельница. Пора укоротить. Вон коршуны-то летают, накормлю их нынче досыта.
А сам все ближе, ближе. Что тут поделаешь? Вытянул Илья меч, понянчил на руке, в сторону кинул. Взял палицу кленовую. Не махал, не грозил. Прищурился, прицелился, тюкнул по мечу витязя, меч – пополам. Хрустнул, как ледок молодой.
– Бросай свою дубину, мужик! – закричал витязь. – Я тебе уши голыми руками надеру.
Говорит Илья:
– Грубые у тебя слова. Я, верно, рода крестьянского, но не драли меня за уши ни батюшка, ни матушка. А грубых слов в избе под соломою за весь мой век я не слыхивал.
Витязь перчатки скинул, руки растопырил, медведем прет.
Схватились. Илья никогда еще не боролся. Приноравливается, а добрый молодец грудью налегает, руками поясницу жмет, ломает.
Повел плечами Илья, набрал воздуху в грудь, поднатужился, схватил поединщика под мышки, оторвал от земли, крутанул разок да и положил на зеленую траву. А поединщик не унимается, изловчился, ногой Илье под коленки стукнул. Илья – хлоп! Да прямо на витязя. А у того нож. Успел Муромец, крестьянский сын, отвести подлую руку. Вырвал нож, выбросил.
– Ах ты, сукин сын! – говорит в сердцах. – Ты меня крестьянством позоришь, а сам хуже змеи, тать проклятая!
Вытряхнул недоброго молодца из доспехов, сорвал кафтан бархатный.
– Рубашка ему нехороша крестьянская! – кричит Илья. – А сам бабьими шелками себя тешит.
Разорвал трескучий шелк надвое, тут пыл да пых и сошли. Глядит Илья на груди белые, девичьи, не знает, куда глаза девать.
– Ах ты, дубина-деревенщина! – шепчет девица. – Ах ты, медведь! Отпусти меня, пока глаза твои бесстыжие не выдрала.
Нахмурился Илья Муромец, сдернул шишак с головы поленицы, просыпал на землю волосы золотые, говорит:
– Тебе ли, белой лебеди, драться с волками степными? Тебе ли душу чернить злыми убийствами? Садись на своего коня захромавшего, езжай к отцу, к матери, попроси у них прощеньице. Пусть просватают тебя за человека доброго. Такими грудями младенцев кормить, а не под мечи да под копья подставлять.
Отдал Илья девице кафтан бархатный, а оружие, щит, доспехи себе оставил. Да еще и пригрозил вослед:
– Гляди! Попадешься еще разок во чистом поле, лозой выдеру.
Отъехала поленица от кургана подальше, кричит:
– Эй ты, деревенщина! Побил бы меня на мечах, замуж за тебя пошла бы. Я ведь боярышня, дочь воеводы Свенельда. А ты меня, мужик, дубьем одолел да ломотьем. Гляди, не показывайся в Киеве. Уморю тебя, мужика, в сырой темнице, крысам скормлю.
Улыбнулся Илья, поклонился:
– Возьми, боярышня, мой платок, утерочку. Над тобой над простоволосой народ потешаться будет в славном Киеве. Без убруса опозоришь и батюшку, и матушку.
– Ах мужик ты, мужик! – закричала дочка Свенельда, воеводы великого. – У тебя ухватки звериные, слова твои все – сиволапые. Неуч ты дремучая, непролазная!
Ударилась с коня оземь, обернулась ласковой горлицей, полетела прочь, а конь следом побежал.
Микула Селянинович
Опять задумался Илья Муромец. Силу Бог ему дал, а ученье от человека. Поискать бы доброго, знающего учителя, но где? Во чистом поле встретил трех поединщиков и ни единой веси.
