Владислав Бахревский - Ярополк
Ударилась с коня оземь, обернулась ласковой горлицей, полетела прочь, а конь следом побежал.
Микула Селянинович
Опять задумался Илья Муромец. Силу Бог ему дал, а ученье от человека. Поискать бы доброго, знающего учителя, но где? Во чистом поле встретил трех поединщиков и ни единой веси.
Ехал, ехал Илья, вдруг слышит: на лошадку кто-то покрикивает, сам покряхтывает, соха скрипит, омешики свистят, непаханую землю сеятель поднимает.
Поглядел Илья туда-сюда: не видно пахаря. На голос поехал. Не скоро глаза признаки усмотрели. И ведь не работника, а работу дивную, небывалую.
Земля сама собой пучится, вздымается валом, будто червь великий твердь ворошит или сам Змей Горыныч нору роет. Вал ахти какой! Повыше леса.
Правит Илья ближе. По мечу рукой похлопал, ладони вытер досуха, приноровился к палице да и перемахнул через вал.
Смотрит: лошадка и лошадка, пахарь как пахарь, соха не велика, а вот борозда вздымается уж не хуже волны морской, будто Святогор пашет.
Сошел Илья с коня, поклонился пахарю:
– Здравствуй, добрый человек. Бог помочь. Экая дивная у тебя пахота.
– Здравствуй! – отвечает работник. – Прежде чем пытать о деле, имя свое скажи.
– Зовут меня Илья, прозвище Муромец. Еду я по чистому полю не первый день, но никто еще не спросил меня, как звать-величать.
– Не слыхал о тебе. Молва, знать, не дошла, – говорит пахарь. – Слава, она всегда впереди. А меня зовут Микула Селянинович. Хочу отгородить наши веси от степи немирной хоть валом, что ли. Уж очень много охотников набежать, ограбить, в полон увести.
– Доброе дело, – говорит Илья.
– Доброе-то доброе… Да лошадка моя выдохлась, и во мне силы вдвое убыло. Низкий вал получается. Взял бы ты, Илья, лопату да земельку с борозды кидал бы наверх.
Обрадовался Илья:
– Я товарища давно ищу… Хоть и не держал никогда лопаты в руках, а дело, видно, не больно хитрое.
Пошел Илья следом за Микулой Селяниновичем.
Он уж кидал, кидал земельку на гребень-то, кидал, кидал да взмолился:
– Стой, Микула Селянинович! На руках-то у меня кровавые мозоли от лопаты. Я – рода крестьянского, да ведь сиднем сидел ровно тридцать лет.
– Руки у тебя белые, – говорит Микула Селянинович. – Бери соху, я лопатой покидаю.
Взялся Илья за соху, налег, нукнул, а лошадка стоит. Махнул на упрямицу плеткой семижильной – лошадь прытью, только омешки-то поверху заскребли. Траву сшибают, а земли и не касаются. Бежит Илья за несносной кобылой, остановить не может.
– Не по плечу, знать, богатырям доля пахаря, – сказал Микула Селянинович.
Повел лошадку назад, поставил соху в борозду, шевельнул вожжой – ни ворожбы, ни чуда, но взгорил пласт выше леса стоячего. Говорит Микула Селянинович:
– Ты посиди, Илья, отдохни. Скоро дочка обед принесет.
Муромцу стыдно без дела. Взялся за лопату, а руки огнем горят. Поупрямился, поупрямился, да не надолго хватило.
Решил из лука пострелять. Наложил стрелочку на тетиву, прицелился в березку, пустил – мимо. Взял другую стрелу – опять мимо. Достал третью стрелу, тянул-тянул – тетиву порвал.
Пригорюнился. Смотрит, со стороны деревеньки по тропинке торопко девочка-малявочка поспешает. В одной руке корзина, в другой туесок, сумка холщовая через плечо.
Подошла к Илье, поклонилась. Поглядела на солнышко, поглядела, где батюшка. Говорит, головкою покачав:
– Время-то обеденное!
Поставила в траву туесок, корзину, сняла сумку. Поглядела туда-сюда: камень в стороне громоздится, плоский, как стол. Взяла и придвинула. Постелила скатерть поверх, из сумы хлеб достала, корчагу с квасом, лук, соль, из корзины горшок с кашей, а в туеске была у нее ягода смородина.
Тут как раз и Микула Селянинович пришел.
– Голубушку, – говорит, – пустил пастись. Тоже ведь уморилась.
Сели за каменный стол. Говорит богатырь:
– Ты работал, ты и поешь, Микула Селянинович. Я хлебушек пожую.
Засмеялся пахарь:
– Не смотри, Илья, что горшок мал. И мы досыта наедимся, и Любаше останется. Она еще и птичек накормит.
Верно, мал горшок, а вместительный. Наелись так, хоть отдувайся, смородинкой себя побаловали.
Говорит Илья:
– Микула Селянинович, твой конь устал, может, Сивку впрячь?
– Нет, – говорит пахарь. – Голубка, лошадь моя, к пахоте привычна. Твой Сивка, вижу, великий конь, но крестьянской работы не осилит. Да и сам ты, Илья, ступай с Любашей в деревеньку, а чтоб не маяться бездельем, налови в речке рыбешки на ушицу. Хочу я соседей позвать ради гостя богоданного. Хлебушек новый еще не поспел, скотина жирок нагуливает. Рыбка была бы кстати.
Деревенька Микулы Селяниновича стояла за рощей на берегу реки. Супруга пахаря дала гостю невод, лодку, а матушка его Забава Дунаевна напутствовала:
– Ступай, ловец, на речку, поймай рыбку с овечку.
– С мизинец хоть бы поймать, – засмеялся Илья. – Се – первая моя ловля.
Выгреб лодку на середину реки, приноровился, закинул невод, поднял: пусто. Закинул другой раз, ждал-пождал, а невод опять пришел пустехонек. Смутился Илья. Ладно, с крестьянской работой не совладал, а уж рыбку-то неводом поймать – нехитрое, немудреное дело.
Вспомнил о щуке, посетовал:
– Хоть бы ты, матерая да свирепая, загнала б в мой невод рыбью мелочишку.
Направил лодку в омуток, где воду крутило. Потянул – тяжело. Другой раз потянул – тяжело! Тут Илья разохотился. Рванул невод что было мочи, завалил в лодку, а улов в лодке не помещается: сома ухватил пудов на двадцать!
Вся деревня сбежалась глядеть на богатырь-рыбу да на Илью Муромца. Приходили старики, головами качали:
– Постарше нас будет рыбка-то! Еще наши деды говаривали: живет-де в речке сом-баярин. Он и есть! Усы аршинные.
Илья в пылу ловли забыл про кровавые мозоли, а на руки поглядел – сплошная рана.
Матушка Микулы Селяниновича Забава Дунаевна всполошилась, собралась скорехонько, говорит домашним:
– Пойду за сильными травами. Не разболелся бы сударь-богатырь.
Забава Дунаевна на ночь глядя в лес, а Микула Селянинович на порог. Наломался, наработался, но прежде чем в дом, сначала Голубке, лошадке, засыпал в ясли ярого пшена. Уж такая работа выдалась, одному Святогору по силе.
А в деревеньке праздник. Мужички сомятины нажарили, ушицы из раков наварили, с репой, со смородинным листом, с чебрецом, с черемшою…
К ушице бражка молодая, мед ставленый, седой от пены.
Расселись на лужку, на зеленой травке, за овином. Место тихое, несуетное.
Ели, пили, разговоры вели: о житье-бытье, о молодом князе Святославе Игоревиче, о его матушке, вещей Ольге, незапамятные времена поминали.
О себе рассказали, а потом гостя спрашивали, из каких краев, какого рода-племени. Слушали Илью, головами качали:
– Не перевелись чудеса на Русской земле! Неспроста наградил тебя Господь богатырской силой. Мы ведь тоже христиане. Была у нас великая княгиня. Окунались мы в воду трикратно. Принимали священные дары от Ольгиных златоризых греков. Богу молимся, да, знать, плохо. Мало что переменилось. Грабят нас хазары, красных девок уводят, на добрых молодцев охотятся, как на зверей. Наловят – и на торжище.
Один дедок сказал:
– Мы живем в здешнем краю искони. Бог, расселяя людей, нашему роду даровал землю ровную, но дремучую. Это нынче мы к свету привыкли, а в незапамятные времена жили в темном лесу. Кормились охотой, бортничали, грибы-ягоды собирали.
– А я-то думал, мы испокон веку – пахари, – сказал Микула Селянинович.
– Давненько пашем, – согласился старик. – Мой прадедушка жег леса под рожь. А кто первым хлеб сеял – неведомо. Одно скажу – когда род наш жил в лесу, о врагах помину не было. Это на чужой хлеб разевают рты.
– Уж больно много охотников, – согласились мужики.
– Вот и послал нам Бог богатыря Илью Муромца, – сказал Микула Селянинович.
Поговорили мужички, попировали, разошлись. Заря догорает, дальние боры почернели, а Забавы Дунаевны нет и нет… Илье Муромцу беспокойно, ради его болячек пошла старушка в лес. Микула Селянинович тоже спать не ложится, то на крыльцо выйдет, а то и за ворота. Послал дочку, Любашу, за печным жаром. Вынесла девочка-малявочка целый противень горящих угольков. Поднялась на бережок, сыпанула жар на угасшую зарю. Заря и пыхнула, будто кто раздул поникшее кострище.
Удивился Илья, но помалкивает. Хотел уж было Сивку седлать, а Микула Селянинович говорит ему:
– Мою матушку искать в лесу, как иголку в сене. Давай-ка вот что с тобой сделаем.
Повел Илью на реку, на мельницу. Возле мельницы лежал огромный жернов. Говорит Микула Селянинович:
– Наши пращуры были неровня нам, сирым. Погляди, какой жерновок оставили. Без дела лежит. Силенок не хватает на место поставить.
Подошел Илья к жернову, надавил ногой, земля и всколыхнулась. Тут богатырь разохотился, ухватил жернов руками, уперся грудью, двинул… Да вместе с берегом! По земле трещина пошла.
Но Илья уж не унимается. Поднял жернов на попа, покатил, сам кричит:
