Владислав Бахревский - Ярополк
Но Илья уж не унимается. Поднял жернов на попа, покатил, сам кричит:
– Микула Селянинович! Показывай, куда катить?
И ведь сделалось древнее дело. Встал жернов на свое место.
Открыл Микула Селянинович затвор, пустил воду, заработала мельница.
И смололи они не зерно, а белую гору. Посыпали дороги, тропинки, чтоб Забаве Дунаевне и во тьме было видно, куда идти.
Вернулась матушка Микулы Селяниновича в самую темень, до восхода месяца. Принесла спрык-траву, корень любиста, подорожник с перекрестка древних потерянных дорог.
Подорожником уврачевала руки Ильи Муромца, а спрык-траву отдала сыну.
В полночь Микула Селянинович вышел за околицу, брызнул соком спрык-травы на все четыре стороны.
И встали на небесах пращуры, столпы народа. На северной стороне – Гиперборей[56], на полуденной – скиф, на восходе – Арий, на заходе – вещий Олег.
Поклонился Микула Селянинович пращурам, повинился:
– Не грозит нам, потомкам вашим, злая погибель от мора, от голода. Земля родит, и женщины наши плодоносны. Но откройте тайну: почему Бог дал великую силу немощному сидельцу Илье из земли Мурома? Не пришло ли время великой напасти? И прошу явас, пращуров, укажите добрых учителей крестьянскому сыну. Дубиной да силушкой врага, искусного в чародействе, не одолеешь.
Первым говорил младший из пращуров, вещий Олег:
– Добыл я Киев для рода Рюриковичей на семьсот лет… Хазарию конем топтал, да не всю вытоптал. Но век ее в Голубиной книге сочтен. Видимая Хазария умрет так скоро, что ты трех урожаев не успеешь собрать. Невидимая сгинет через двадцать пять сороков лет с сороком.
Стал меркнуть образ, и закричал Микула Селянинович:
– Пресветлый пращур, скажи, где богатырю Илье учителя себе поискать. Прост Илья, а биться придется не с одними поленицами. На него тьмы ополчаются, с чародеями, с магами.
– Об Илье спроси пращуров, какие постарей меня!
Как из бездны пришел голос, затрепетали листья деревьев, взъерошились травы, мокрой стала земля от скатившейся росы.
Поклонился Микула Селянинович праотцу скифов, великому Колаксаю. Величав был царь-солнце. На голове, на белых власах, золотой обруч, на шее золотая гривна. В одной руке чаша, пышущая огнем, в другой – золотая огненная секира.
– Зачем звал? – спросил суровый скиф.
На колени опустился Микула Селянинович:
– О пращур! Не прогневайся. Научи уму-разуму потомка немудреного. Объявился богатырь. То не диво, не бедна русская сторона могучими молодцами, но дана великая сила расслабленному в единочасье. Знать, грядет великая беда. Может, за горами уже стоит, не за морями. А богатырь Илья совсем не учен. Силой силу одолеет, а от чародейства, от козней преисподни защититься ему нечем. Одной простоты, чай, мало.
Посмотрел Колаксай в чашу златокипящую, сказал:
– У детей твоих, у внуков, у правнуков жизнь будет славная. Царству Русскому год от года расти да силой наливаться. Далеко беда неминучая. Ни детей твоих не тронет, ни внуков… Беде быть, но возродится к борению, в славе и могуществе, Великая Скуфь. Однако ж под стать моей – уже не бывать. Я, Микула Селянинович, владел тремя океанами: Восточным, Южным, Северным. Владел землями от Индии до Истра, от Ледовитого моря до Чермного, где одни пески и нечем кормить кобылиц. Бог дает и Бог берет. Ныне отобрал, но завтра коробов да повозок будет втрое. А всего и надобно – ходить путями Господними, жить по заповедям… Семикратно возродится Великая Скуфь, и каждая новая будет богаче прежней и многолюдней. А про твоего богатыря ничего не вижу. В дальние дали глаза мои устремлены.
Сказал, и померкло небо полудня! Растаял образ царя-солнца.
Поклонился Микула Селянинович праотцу Арию:
– Дивный пращур! Твоя кровь течет в наших жилах, а ведают о тебе, о далеком, разве что жрецы Перуна. Скажи мне слово свое жемчужное, окатное.
Арий был в белых, как туман, одеждах, лик его туманился.
– Мир покорился моим колесницам. Ибо колесо – образ солнца, – молвил Арий. – Поклоняющийся колесу будет процветать, подобно земле, богатой солнцем. Вами утрачены земли обильные, солнечные. Утрачено великое наследие ариев. Мы шли за льдами, чтобы возделывать землю, возвращая ее к жизни. И пока мы терпели холод ради блага планеты, наши исконные земли захватили иные племена. Убогие разумом, они не думали о вечности, они хотели наслаждаться тем, что у них было. Вот тогда мы и взошли на колесницы, чтобы вновь обрести драгоценную прародину.
Образ трепетал, растекался на ветрах, и Микула Селянинович не утерпел:
– Белый пращур! Скажи мне хоть единое слово о богатыре…
Поник головою мудрый Арий.
– Потомок! Истреби в себе суету! – Слова были горькие, но Арий улыбнулся – Довольно тебе, Микула Селянинович, быть пахарем, будь Сеятелем. От меня в твоей крови – жажда вечности. Что бы ни творилось в свете – не отрекайся от себя! О русичи, младое племя, вот вам завет: служите вечности, и вечность послужит вам… И вот мой оракул: талисман бессмертья русского народа – Слово. Упаси вас Боже отступиться от Слова, променять Слово на словеса… Ваш дар – дивная речь.
И словно буря ударила по глади волн, всколебало небесное видение, унесло.
Исчез Арий, но засияли, заходили сполохи над седой главой исполина Гиперборея.
Распростерся на земле Микула Селянинович пред образом праотца праотцев и услышал:
– Встань! Негоже моему потомку быть рабом даже пращурам. Одному Богу служите рабски. Служите, не помня о себе.
Лицо Гиперборея светилось, как луна, а очи были такими синими, что даже ночь не могла хоть сколько притемнить их.
Микула Селянинович поднялся.
– Ты спрашиваешь об Илье Муромце? Доля его добрая. Будет он дедушкой всем русским богатырям, покуда мир стоит. Поучиться ему надобно в западной стороне. Все будете глядеть на Запад, хотя счастье ваше там, где солнце всходит. У Святогора пусть Илья Муромец богатырской науке поучится… А тебе скажу: за силой, за мудростью ходить бы вам под Полярную звезду. Все дивные кладези, все несказанное в Гиперборее. Как небо ходит вокруг неприметной звездочки Севера, так твоему народу быть для всех иных племен крепким стержнем. Много сыщется охотников истребить русское племя, племя скифов, племя ариев, племя гипербореев. Помни, на земле война – муравьиная, на небесах – миры расшибаются о миры и пепелища от вселенных есть тьма. Но мы на небесах за вас – стеной стоим. Бог даст – не рассыпемся, не развеемся, тогда и вы – устоите.
Заиграли сполохи веселей, звончей да все ярче, ярче. Микула Селянинович и не приметил утренней зари. А зорька – что ни миг – сарафаны меняла, этот уж такой розовый, а новые еще розовее.
Хан Басурман
Провожая, поднесли сельчане Илье Муромцу три пирога: один с репой, другой со смородиной, третий с сомятиной.
– За что такая честь заезжему? – спросил Илья, а ему так ответили:
– Сома ты сам поймал, всю весь накормил досыта. Да ведь и Микуле Селяниновичу подсобил. Вон какой вал взгромоздили.
– Вал велик, да моего труда с гулькин нос.
– Нам твою работу делать бы да делать, – сказали люди. – Верст пять навалил.
Дочка Микулы Селяниновича Любаша подарила Илье туесок со смородиной, а Забава Дунаевна корень любист и так напутствовала:
– Да будут к тебе, богатырю, ластиться князья да великие люди, но их любовь корыстна. Из народа ты пришел и народу послужи.
Микула Селянинович провожал богатыря на своей лошадке. Въехали на вал, поглядели: от одного горизонта до другого – конца нет.
– Ай да ты, Микула Селянинович! – ахнул Илья. – Это не по полю туда-сюда ездить. Таких пахарей, как ты, в целом свете не сыщешь.
– Ездить по полю тоже дело, – сказал Микула Селянинович. – Сеятель сеет, хлеб убирает, а гумно да амбары очищают заезжие молодцы. Без князя да без богатырей сеятелю нет жизни… А теперь слушай меня. Звал я пращуров нынешней ночью, и сказано мне было: пусть Илья Муромец едет к Святогору за богатырской наукой. И еще было сказано: послужили бы русские люди самой вечности, тогда и вечность послужит нашему с тобой роду-племени.
– Бог даст, послужим! – согласился в простоте Илья.
Поклонились они друг другу, ладные да могучие русские люди, обнялись, и поехал богатырь Святогора искать, а сеятель глядел вослед да доброго пути желал.
Пошел Сивка махом, и осталась позади немудреная родная жизнь.
Ехал Илья день – съел один пирог, ехал другой – съел второй пирог, ехал третий день. Повечерял последним, третьим пирогом. А как пришла ночь, увидел костры за тремя белыми туманами.
Рано поутру надел Илья железную рубашку, навесил куяк[57] на спину, на грудь – зерцало, попробовал, как меч в ножнах ходит, взвесил на руке палицу с тяжелым комлем.
Сивка под Ильей норовисто пошел, передние ноги вскидывает, глазом косит, ноздрями пышет: знать, не пир впереди, а побоище.
Наехал Илья на кочевку Басурман-хана. На высоких шестах полог от дождя да от солнца, под пологом, высотой с коня, пространное ложе. На том ложе хан Басурман и сорок дев-невольниц. Вокруг ложа с четырех сторон на кошмах сто батыров, при каждом две девы, две невольницы.
