Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Одновременно царь направил «кузену Джорджи» телеграмму: «В этот торжественный час я хочу еще раз заверить тебя, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы предотвратить войну. Теперь, когда мне ее навязали, я верю, что твоя страна не откажет поддержать Францию и Россию в борьбе за сохранение равновесия сил в Европе. Бог да благословит и хранит тебя».
В Петербурге потянулись томительные часы ожидания официального ответа из Лондона.
Тем временем в Берлине раздумывали, как выйти из щекотливого положения, в котором оказалась Германия: война была объявлена России, а германские войска уже вторые сутки сосредоточивались в противоположном направлении, вдоль французской и бельгийской границ. Стратегический план германского развертывания требовал скорейшего открытия военных действий против Франции – но для этого не было юридического основания. Французское правительство, полагавшее чрезвычайно важным, чтобы инициатива агрессии исходила от Германии, еще 30 июля приказало отвести войска на 10 км от границы.
Под давлением Генерального штаба германской дипломатии пришлось пойти на откровенную ложь. Было официально объявлено, что французские войска будто бы в нескольких местах перешли на германскую территорию, а французские самолеты якобы подвергли бомбардировке железнодорожную линию в районе Карлсруэ и Нюрнберга. На этом основании 3 августа в 18 часов 45 минут германский посол в Париже сообщил, что Германия считает себя в состоянии войны с Францией. Спустя несколько часов германские войска перешли границу Бельгии, нарушив нейтральный статус этой страны. Бельгийский король обратился за помощью к Англии. В тот же день от русского посла в Лондоне поступили успокоительные известия: большинство членов кабинета высказались за выступление Англии на стороне России и Франции, наиболее рьяные противники войны ушли в отставку. Наутро 5 августа в Петербурге с огромным облегчением узнали, что накануне, в 11 часов вечера, Англия объявила Германии войну[58]. «Отныне мы союзники», – сказал Грей русскому послу. Петербуржцы засыпали английское посольство цветами. В Берлине кричали о «расовом предательстве» (Rassenverrat) англичан, моментально превратившихся в злейших врагов Германии, превзошедших по коварству даже русских.
Вильгельма эта новость повергла в глубокую депрессию. Его окружение шепталось, что прежде никто и никогда не видел у кайзера такого «трагического и подавленного» выражения лица.
Удивительным образом дольше всех сохраняла официальное миролюбие непосредственная виновница мировой войны – Австро-Венгрия. Пушки уже вовсю гремели на востоке и на западе Европы, а в Вене все еще не торопились поддержать «Нибелунгову верность» германского друга. На австрийцев не действовали даже раздраженные указания из Берлина. Вильгельм еще 31 июля телеграфировал Францу-Иосифу: «Величайшее значение имеет то, чтобы Австро-Венгрия ввела в дело против России свои главные силы и не раздробила их одновременно наступлением против Сербии. Это тем более важно, что значительная часть моей армии будет связана Францией. В гигантской борьбе, в которую мы вступаем плечом к плечу, Сербия играет совершенно второстепенную роль и требует только самых необходимых оборонительных мероприятий…». 5 августа уже Мольтке напомнил Конраду: «У вас только одна цель – Россия».
Медлительность австрийского правительства объяснялась тем, что оно хотело успеть сосредоточить свои войска на русской границе до начала военных действий. Наконец, 6 августа в шесть часов вечера австрийский посол в Петербурге граф Фридрих Сапари вручил Сазонову ноту с объявлением войны[59]. Дальше в Вене вновь взяли сомнамбулическую паузу, после чего объявили войну и другим членам Антанты: 10-го числа – Франции и 12-го – Англии.
Вильгельму в эти дни пришлось пережить еще одно разочарование: Румыния, Греция и Италия заявили о своем нейтралитете. «Союзники отпадают, как гнилые яблоки!» – сокрушенно писал кайзер. Особенную ярость вызвало в нем поведение Италии – члена Тройственного союза. Ее премьер-министра Джованни Джиолитти Вильгельм обругал «удивительным подлецом», а короля Виктора-Эммануила – «мерзавцем».
В итоге рассчитывать можно было лишь на болгарского царя и на двух «больных людей» – Австро-Венгрию и Турцию. С такими вот союзниками Германии приходилось вступать в борьбу, которая, по словам Мольтке, должна была определить «ход истории на последующие сто лет».
Никто из зачинателей Великой войны тогда и не подозревал, что заканчивать ее будут совсем другие люди.
Часть вторая. 1914 год. Победы не приносят победы
I
Европа приняла войну, словно нечаянный праздник. Как в странах Антанты, так и в Германии правительственные воззвания о начале мобилизации и вступлении в войну были встречены криками ликования и одобрения. Улицы и площади городов заполонили восторженные толпы. Фотографии, сделанные в те дни в европейских столицах, запечатлели военных и штатских, мужчин и женщин, людей разных сословий и состояний. По большей части – это «чистая публика»: шляпы, котелки, фуражки, хорошие костюмы с галстуками, дамские шляпки с перьями, цветами и вуалями. Но видны и фигуры в простых кепках и дешевых, поношенных пиджаках. Конечно, среди взрослых затесались вездесущие мальчишки. У всех счастливые, радостные лица. Людей будоражили и пьянили разлитый в воздухе шовинистический угар, приправленный желанием доказать свою отвагу и отстоять национальную честь, а также ощущение причастности к судьбе своего народа и острая жажда того нового, неизвестного, возвышенного и трагического, идущего на смену серым будням, что несла с собой война. Красноречие газет и митинговых ораторов не давало угаснуть всеобщему возбуждению. Все кругом кричали о свободе, защите отечества и культуры, о миролюбии и гуманности. Граждане каждой из великих держав были свято убеждены в том, что именно их страна сделалась невинной жертвой агрессии. И мало кто вспоминал теперь о выстреле в Сараево.
В Берлине 4 августа, после торжественной службы в кафедральном соборе, Вильгельм выступил перед депутатами рейхстага со знаменитой тронной речью, кончавшейся словами: «Я не знаю больше никаких партий, я знаю только немцев». Главы фракций были удостоены высочайшего рукопожатия, после чего кайзер, показывая свою решимость одолеть всех врагов, рубанул правой рукой воздух, как будто в руке у него была сабля. За окнами хлестал проливной дождь. Депутаты в патриотическом порыве единогласно одобрили военный бюджет в 5 миллиардов германских марок.
Немцы упивались чувством национального единения. По улицам немецких городов бродили многотысячные толпы, орущие проклятия странам Антанты и примкнувшим к ней государствам. Звенели разбитые стекла в английском и других посольствах. В Мюнхене один молодой человек, «увлеченный волной могучего энтузиазма», упал на колени и «от глубины сердца» возблагодарил Господа за дарованное ему «счастье жить в такое время». Никто никогда не узнал бы о его переживаниях, если бы он сам впоследствии не написал о них в своем автобиографическом бестселлере «Mein Kampf». Его представление о счастье в те дни разделяли
