Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
– Прощайте! Прощайте!..
Перед расставанием они обнялись.
Николай II вечером записал в дневнике: «Погулял с детьми. В 6 1/2 поехал ко всенощной. По возвращении оттуда узнал, что Германия объявила нам войну».
Примерно в то же время в Берлине разыгрывалось не менее драматическое представление.
В середине дня Вильгельм провел правительственное совещание с участием военных. Уже было известно, что вслед за Россией и Австро-Венгрией мобилизацию объявила Франция. Откладывать «великое решение» больше было нельзя. Около 5 часов кайзер подписал приказ о мобилизации. Присутствующие начали разъезжаться. Однако с полдороги они были вновь вызваны во дворец, где их ждала ошеломляющая новость. Мировая война отменялась!
Фон Ягов зачитал полученную им телеграмму от германского посла в Лондоне. По его словам, это был «луч надежды», позволявший «ограничиться войной лишь на востоке, придать ей характер борьбы славянства с германизмом и помешать возникновению мирового пожара».
Лихновски сообщал о своем телефонном разговоре с Греем, который заметил, что Англия может взять на себя обязательства по обеспечению нейтралитета Франции в случае русско-германской войны, если Германия, со своей стороны, обяжется не предпринимать каких-либо враждебных действий против Франции[56]. Вырисовывалась приятная перспектива легкой победоносной войны не с тремя, а только с одним противником.
Собрание было охвачено радостным настроением, которое держалось до тех пор, пока не вернулся Мольтке. Кайзер приветствовал начальника штаба торжествующим восклицанием: «Итак, мы наступаем со всеми армиями на востоке!» К его удивлению, Мольтке пришел в ужас и категорически отверг эту идею. Верный хранитель «плана Шлиффена» заявил, что «стратегическое развертывание миллионных армий не может быть импровизировано, оно является результатом упорной, многолетней работы и, однажды установленное, не меняется». Германские корпуса, отправленные на восток, явились бы туда не готовыми к бою, «а представляли собой хаотические толпы неорганизованных вооруженных людей без снабжения».
Выступление начальника штаба вызвало ожесточенный спор. Мольтке, возбужденный, с трясущимися губами, упорно держался своей точки зрения. Как может Англия гарантировать французский нейтралитет, спрашивал он. Французы уже начали мобилизацию, и невозможно, чтобы отмобилизованная армия долго оставалась в бездействии. Что будет, если в разгар войны с Россией Франция ударит на Германию с тыла? Однако, несмотря ни на какие доводы, он оказался совершенно одиноким. Вильгельм, рейхсканцлер, Ягов настаивали на том, что дальнейшие действия нужно планировать с учетом английского предложения.
Особенно сильно начальника штаба поразил следующий эпизод. Речь зашла о важном в военном отношении вопросе о Люксембурге. Германский план предусматривал занятие Люксембурга 16-й дивизией, стоявшей в Трире, уже в первый день мобилизации, чтобы взять под контроль железные дороги, стратегически необходимые для дальнейшего сосредоточения германской армии. Но Бетман-Гольвег возражал, что занятие Люксембурга будет воспринято Францией как прямая угроза ее безопасности, после чего о французском нейтралитете можно будет забыть. Их спор был прерван кайзером, который обратился к дежурному флигель-адъютанту и приказал ему тотчас же послать телеграфный приказ 16-й дивизии, чтобы она не вступала в Люксембург. Мольтке, по его собственным словам, почувствовал, что ему разбили сердце. Понять весь трагизм ситуации, пишет он, «мог только тот, кто в целом и до самых мельчайших подробностей изучил работу по стратегическому сосредоточению, где каждый поезд рассчитан по минутам и где каждое изменение могло оказать самые тяжелые последствия».
Мольтке с трудом удалось убедить кайзера, что сосредоточение главных сил должно быть планомерно проведено согласно существующему мобилизационному расписанию, после чего, если обстоятельства не изменятся, любую часть армии можно будет перебросить с западной границы на восток.
Ответная телеграмма в Лондон была составлена в том духе, что Германия охотно принимает английское предложение, но что план сосредоточения сил на французской границе по техническим соображениям должен быть исполнен во всей точности. Тем не менее, Германия не атакует Францию, если она сама не даст к этому повода.
«Невозможно описать состояние, в каком я вернулся домой, – продолжает Мольтке свой рассказ о злоключениях этого дня. – Я чувствовал себя нравственно разбитым и рыдал от горя». Когда ему принесли на подпись приказ 16-й дивизии оставаться на месте, он в отчаянии бросил перо на стол и заявил, что не подпишет ее.
В удрученном состоянии он просидел без дела в своем кабинете до 11 часов вечера, когда снова был вызван к кайзеру во дворец. Вильгельм уже лежал в кровати. Увидев начальника штаба, он встал и набросил на себя сюртук. Затем он молча протянул Мольтке телеграмму Георга V. Мольтке заскользил глазами по строчкам. Король писал, что произошло недоразумение, Лихновски неправильно понял слова Грея (который несколько ранее лично дезавуировал свое заявление), между тем как на самом деле Англия не намерена давать Германии никаких гарантий относительно вмешательства Франции в войну[57]. На полях телеграммы кайзер уже успел оставить свое замечание: «Грей, лживый пес, боящийся своей собственной подлости и лживой политики…» Когда Мольтке закончил чтение, Вильгельм, едва сдерживая негодование, сказал ему: «Теперь вы можете делать, что хотите». Тот немедленно вернулся домой и составил приказ 16-й дивизии о занятии Люксембурга.
С этого момента рейхсканцлер и министр иностранных дел превратились в простых почтальонов германского Генштаба.
Однако вся эта нервотрепка морально надломила Мольтке. «Это было мое первое переживание во время этой войны, – откровенно признается он. – Я убежден, что если бы телеграмма Лихновски была получена на полчаса раньше, кайзер не подписал бы приказа о мобилизации. Я не мог вытравить из себя этого переживания; у меня что-то оборвалось внутри, чего уже нельзя было поправить; уверенность и доверие были подорваны». Мольтке терзала подспудная мысль, что дрогнувший духом командир не может привести армию к победе. Эта задача оказалась не по плечу и ему самому.
Завершила ужасную комедию ошибок этого дня телеграмма Вильгельма, отправленная в Петергоф в ночь на 2 августа. Кайзер, видимо совсем потерявший голову, просил «Ники», которому несколько часов назад объявил войну, «отдать приказ войскам ни в коем случае не переходить германской границы». Мольтке был прав, не веря в храбрость Вильгельма. Душевные силы его и вправду находились на пределе. «Когда кайзер убедился в неудаче своих усилий спасти мир, он был глубоко потрясен, – свидетельствует Тирпиц. – Один, издавна близкий ему человек, который встретился с ним в первых числах августа, рассказывал, что он никогда не видел такого трагического и взволнованного лица, как у кайзера в эти дни».
В ночь с 1 на 2 августа Сазонов вызвал Палеолога и Бьюкенена и сообщил последнему, что «Россия тревожно жаждет узнать, поддержит
