Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Спустя несколько дней после отъезда матери Евгений почувствовал, что в Мелштынцах остаться не сможет. Приказал приготовить всё для дороги, и отправился в Варшаву.
Этот вчерашний ещё ребёнок стал вдруг, может, чересчур хладнокровным и рассудительным мужчиной. На следующий день даже слово из его уст не вышло, когда испуганный исчезновением вдовы двор потерял присутствие духа и отчаился.
Он чувствовал, что ему следовало показать мужество от имени рода и убедить обликом, что не признаёт себя побеждённым.
Для старых слуг было это тяжёлым ударом, какой веками Спытков не затрагивал; естественно, они в нём видели более страшную, чем все прошлые, месть Иксов, которые с женщиной, матерью рода, похитили честь дома, его авторитет.
На следующее утро в часовне замка седая дружина лежала крестом, рыдая и причитая. Чувствовала, что это последняя граница, что наступает неумолимый крах, что это преступное событие объявляет погибель Мелштынцам. Также все знаки, подхваченные суеверными людьми, объявляли о каком-то несчастье. Шлем с веками поднятым забралом, из которого выглядывал череп, вдруг захлопнулся, а когда на следующий день старый слуга поднял его, с удивлением нашёл в нём только чёрную пустоту. Голова исчезла… Потихоньку говорили, что пани, уходя, взяла её с собой, дабы вернуть Иксам.
Белая женщина с кровавым знаком на шее показывалась ночью, медленно проходя по зале. В окнах комнаты покойного Спытка в течение нескольких вечеров видели сияние, словно от свечей катафалка, а когда туда вошёл бурграф, опасаясь пожара, не нашёл ничего, кроме маленькой лампады перед образом патрона.
Над Мелштынцами нависла тишина смерти. Как тут не вспомнить о произошедших событиях. Для того, чтобы стереть их следы, Евгений тут же выехал в Варшаву, приказав, чтобы в замке во всём сохранили прежний порядок, и выдав тайное поручение, чтобы матери, если объявится, позволили там распоряжаться, как пани и наследница, без ограничений.
Однако же Спыткова, раз бросив Мелштынцы, уже навеки от них отказалась. Была это женщина мужского характера и сердца. Решив разделить бедность с человеком, которого когда-то любила, она не отступила перед этим бледным призраком, который для неё, привыкшей к богатствам, к роскоши и помпе, был гораздо страшнее, чем для любой другой.
Но Спыткова вышла из бедного шляхетского дома и в течение нескольких лет как невольница, как чужая сердцем, не прирастая к обычаям дома, что её окружал, жила воспоминаниями. В минуту, когда она покидала замок, эта пытка, храбро перенесённая, сбежала с глаз её, как сон, как мучительный кошмар… она снова входила в реальность, которой не боялась.
Только спустя несколько дней после её отъезда из замка, когда старый ксендз Земец, вынужденный просьбами и мольбой, благословил молодожёнов, а те уже начали понемногу обживаться в Рабштынцах и думать о будущем, в окрестности разнеслась новость о случившемся. Сначала не хотели ей верить, такой невероятной и удивительной она всем показалась. Можно ли было предположить, чтобы ради пожилого человека, обнищавшего, измученного, молодая ещё и миллионная пани откажется от богатства, будущего, ребёнка, имени, свободы… от всего, что обеспечивало ей счастливейшее положение?
Первые, кто побежали с этой новостью по окрестностям, были приняты как бесстыдные сплетники. Много любопытных поехало в Мелштынцы и в местечке и замке узнали только, что вся семья пана выехала в столицу.
Мало кто знал, что делалось в Рабштынцах, закрытых для таких глаз, и что ксендз Земец обвенчал. К Яксе не многие осмеливались приблизиться, потому что боялись его; поэтому судьба пани Спытковой долго оставалась под вопросом. Большинство утверждало, что она с сыном в Варшаве.
Тем временем храбрая женщина суетилась в покинутых веками Рабштынцах. С молодостью в сердце, с силой, какую она даёт, с весенней любовью в груди подобная судьба, наверняка, не испугало бы её, хоть в пустоши, бедности и руине. Но тут задача была более сложной. Нужно было поднимать из руин не только дом, а человека, сломленного отчаянием, высохшего в щепку, испорченного недолей. У вдовы было сверх всяких слов трудная задача – работать над собой, над ним, над слабостью, какую навевает более холодный возраст, который больше сомневается, чем надеется, больше не верит, нежели верит в будущее.
Из этого раскола, из сокровищей, брошенных добровольно, Спыткова не вынесла ничего, за исключением того, что было её личной собственностью. Её чересчур щуплое приданое, к счастью, не тронутое Спытком, который велел откладывать в него проценты и не позволил смешивать его с другими фондами, при получении, которое сразу осуществилось, составило около двадцати тысяч золотых. Якса ничего не имел, кроме того куска земли, на котором стояли руины, а из него, по правде говоря, при самой усердной работе ничего нельзя было сделать. К нему примыкала небольшая деревня Мельница, некогда принадлежащая к усадьбе, которую отделял от неё только пруд. К счастью, её можно было приобрести, и пани Иво её тут же купила. Таким образом, хоть усадьба рядом с маленьким поселением была относительно небольшой, по крайней мере с чем-то связывалась и позволяла устроить некоторое хозяйство.
Если бы мы не черпали из правдивых преданий, эти прозаические подробности жизни семьи Яксов тут были бы не к месту. Но для нас они более тесно связаны с делами сердца, чем кому-нибудь может показаться. Жизнь человеческая не может быть бестелесной, всегда в ней преобладающую роль играет тот костяк, который оживляет дух, а игра лучей духа, как на белой стене, должна быть нарисована на доске повседневных взаимотношений жизни.
Там в новой жизни этой удивительной пары каждая деталь говорила о её характере. Обязательная, принудительная работа обоих супругов спасала их от сомнения и разочарования.
Хотя у Иксы были отличные качества, всё-таки он не смог бы справиться с таким счастьем, которое ему досталось. Ему было легче пережить двадцать лет отчаяния, чем год упиваться постоянным счастьем. Ангелом-хранителем, силой дома, его душой стала вдова, которая, отказавшись на несколько лет от своей воли, смирившись с железной формой Спытковских обычаев, теперь её вернула, окрепшую, великую, нерушимую. Ей самой не раз казалось, что только теперь начинала жить. Якса падал перед ней в постоянном восхищении… и слушался её уже как ребёнок.
На самом деле и
