Наоми Френкель - Смерть отца
– Это работы, уважаемые дамы?! Просто, дерьмо. Быть может, я слишком строг, но всегда прав. И не дам ни одному человеку заставить меня отказаться от моих слов. Уважаемые дамы, старость пришла ко мне с честью, и я научу вас уму-разуму. – И он скрежетал своими вставными зубами. А если были работы, по его мнению, «ниже всякой критики», прибавлял к своей речи еще одну устрашающую угрозу: «Уважаемые дамы, из-за этих ваших работ я выйду на преждевременную пенсию, и вот тогда увидите, уважаемые дамы, кто будет вас учить, если я покину это место, и появится кто-то другой.
И все ученицы сидели, потупив головы.
Тетрадь Иоанны всегда была красного цвета, как будто на нее пролилась кровь. Это доктор Дотерман всю ее исчеркивал красным карандашом. В общем-то, нельзя сказать, что Иоанна так уже плоха в латыни, но она знает много того, что ей, по мнению доктора, знать не следует. А то, что она обязана знать, она не знает. И все это из-за господина Леви, который упражняется с дочерью по латыни, ибо он большой любитель этого языка. Эти многие, но, по его мнению, ненужные знания Иоанны сердят доктора Дотермана, и он при любой подвернувшейся возможности орет ей в перепуганное лицо.
– Анхен! – к большому стыду Иоанны, он только так ее зовет. – Анхен! Что толку с того, что милосердный Бог одарил тебя определенной мерой разума, если, в противовес ему, дьявол одарил тебя непомерной мерой лени?
Иоанна усиленно пытается перевести сейчас двенадцать предложений доктора Дотермана, которые он вчера начертал на доске, решительно требуя самым точным образом перевести их дома на латынь. Иоанна в то время думала о чем-то постороннем, и теперь торопится выполнить задание. Вокруг нее невероятный шум Толстая Лотхен красит губы пламенным красным цветом, и все девицы окружают ее и громко наперебой дают ей советы, как ей придать губам форму сердечка. И среди всего этого шума внезапно раздается голос Шульце:
– Иоанна Леви, немедленно к директору.
– Иоанна, что ты натворила? Что снова случилось? – окружают ее девочки.
Все полагают, что это связано с тем, что произошло две недели назад у доктора Хох, учительницы алгебры. Вот уже двенадцать лет она ходит в траурных одеждах по жениху, который пал на Мировой войне. Высокая лента связывает ее волосы на затылке по моде, которая была еще тогда, в дни кайзера Вильгельма. Вся она в полосах, как зебра, благодаря черному и белому цвету. Волосы ее черно-белые, лицо белое, одежда черная. Две недели назад доктор Хох забыла учебник по алгебре и попросила его у Иоанны, которая сидит на первой парте. Ничего не подозревая, дала ей Иоанна учебник, но совсем забыла, что днем раньше сидела она в своей комнате за учебником алгебры, и вместо того, чтобы делать уроки, вырезала из коммунистической газеты головы вождей, начиная Лениным и кончая Тельманом, и вложила вырезки в учебник. Можно представить себе выражение лица доктора Хох, когда она увидела коммунистические головы среди алгебраических формул! И так белое ее лицо побелело во много раз сильнее, и, не сказав ни единого слова, взяла она Иоанну за руку, и повела к директору. Только там она тонким требовательным голосом рассказала доктору Гейзе о коммунистических вождях, поселившихся в учебнике алгебры! Нельзя сказать, что директор так же заволновался, как госпожа Хох. Равнодушным движением он извлек эти головы из учебника алгебры, бросил их в ящик своего стола, и, совершив некоторое усилие, строго сказал: «Политика в стенах школы решительно запрещена!» Но тут же перевел разговор на другую тему, и попросил Иоанну завязать шнурки на ботинках. Затем вернул ее на урок алгебры доктора Хох, и на этом для него и инцидент был исчерпан. Для него, но не для несчастной Иоанны. В тот же день она стала известна всей школе, как коммунистка. И учителя и привратник Шульце не раз бросали на нее враждебные взгляды. И, конечно, все они немилосердно критиковали директора школы доктора Гейзе за проявленную к девочке мягкость.
– Пошли уже, тебя там ждут, – говорит привратник Шульце Иоанне.
Как идущая на эшафот, плетется Иоанна за привратником. Ученицы в коридоре смотрят ей вслед. Слышен звонок, перемена закончилась. Она не успела перевести на латынь оставшиеся шесть предложений из двенадцати.
Открывает Шульце двери в кабинет директора, и опять нет конца его изумлению! Высокий гость встает, идет навстречу Иоанне, и кладет руки на е плечи.
– Ты не предполагала встретить меня здесь, Иоанна?
Иоанна стоит, и вся комната кружится вокруг нее и вокруг графа.
– Иоанна, скажи хоть слово, – Оттокар действительно рад видеть эту странную девочку.
– Я… – заикается Иоанна, – я думала, что никогда вас больше не увижу.
– Но почему, Иоанна? Я ведь пригласил тебя в гости.
– Да, пригласили… Но, после того, как она передала свой дом нацистам, я ужасно стыдилась.
– Стыдилась меня? – скульптор убирает руки с ее плеч. – Ты что, подозревала меня?
– Нет, нет, не подозревала. Только стыдилась. Все эти дня у меня не проходит этот стыд.
– У меня тоже, Иоанна. Но прийти и проведать меня ты можешь, ведь мы же оба этого стыдимся. Разве не так, Иоанна? – смотрит граф ей в глаза.
– Но что сейчас будет? – Иоанна краснеет от смущения.
– Что значит, что будет, детка? Кому? Чему?
– Дому. Что сейчас будет? – в голосе Иоанны сердитые нотки.
– Но, Иоанна, опять ты сердишься на меня из-за того, что сделала тетушка?
Теперь Иоанне нечего больше сказать. Сейчас гнев ее ни к чему не приведет. Сейчас она стоит лицом к лицу с графом, который чувствует ее смущение и неловкость. Как бы из дальнего далека слышит Иоанна щелканье кнопок, закрывающих его перчатки.
– Сейчас возвращайся на урок, – говорит он, – а я ухожу.
– Нет, – приходит в себя от шока Иоанна, – ни в коем случае!
– Но, Иоанна, – говорит граф, который уже надел шляпу. – Что случилось?
– Вы не можете сейчас уйти, – с большим волнением говорит Иоанна, – вы должны подождать со мной, пока кончится урок доктора Дотермана.
– Почему, Иоанна?
– Из-за предложений, – шепчет она, – я не успела их перевести.
– Какие предложения?!
– «Не забывай, что ты не более, чем животное среди животных». Это шестое предложение, которое я должна перевести на латынь. И тут меня позвали к вам. А за ним идет предложение, которое никак не могу перевести. «Человек может быть счастлив только после своей смерти». А за ним…
Оттокар смеется до слез, и тут начинает смеяться и она. Приближается к его стулу и весело рассказывает:
– Если я сейчас приду на урок, он будет на меня ужасно орать: «Хотя я и стар, но, как старый боевой конь пробуждается на сигнал трубы, я пробуждаюсь при виде этой преступной неряшливости!» И еще он назовет меня… – Иоанна прикусывает язык.
Смеющийся граф приближает колени к ее коленям, и руками держат ее руки.
– Ну, как он тебя назовет, Иоанна? Как тебя назовет доктор Дотерман?
– Не скажу вам.
– Но, Иоанна, я же твой друг, – сжимает граф горячие руки девочки.
– Назовет меня – Анхен. – Совсем потеряла привычную свою сдержанность Иоанна.
– Анхен! Очень симпатично! – смеется граф. – Слушай меня, Анхен…
– Не называйте меня так, – всерьез сердится Иоанна.
– Слушай, Иоанна, – говорит граф серьезным тоном, хотя глаза его насмешливы, – давай договоримся так. Я подожду с тобой до конца урока. После него есть еще урок?
– Нет, этот урок последний.
– Тогда мы позвоним к тебе домой, и попросим разрешения, чтобы ты меня проводила, и вместе пообедаем.
– Не надо об этом сообщать домой. Они привыкли к тому, что я возвращаюсь поздно.
– Ага. Где же мы пообедаем? В большом ресторане или у Нанте Дудля?
– Ну, конечно, у Нанте Дудля, – загораются глаза Иоанны.
Раздается звонок. Урок латыни закончился. Лицо Иоанны краснеет, и ладони покрываются потом.
– Ну, пошли, Иоанна.
– Ранец… Я должна взять ранец.
– Я буду тебя ждать у малых ворот. Поторопись.
Иоанна скачет по ступенькам, и не отвечает на сыплющиеся на нее со всех сторон вопросы. Под лестницей поджидает ее Шульце.
– Иоанна, кто этот господин, который приходил к директору?
Иоанна не знает, как отнестись непривычному уважительному обращению к ней Шульце, и выкрикивает два, мало вразумительных слова, как торопящийся человек, в изумленное лицо привратника.
– Один знакомый, – и она уже около выхода, там ожидает ее Оттокар, граф-скульптор.
В полдень Берлин погружен в прозрачный мартовский воздух. Над темными крышами распростерто весеннее голубое небо. Белые легкие облака проплывают по нему, как большие, распластавшие чистые крылья, птицы. Этот чудный день волнует Оттокара, и все в ней происходящее с того момента, как возникла в ней страсть к Клотильде Буш. Это вывело его душу из каменного состояния. Граф и Иоанна стоят на мосту святой Гертруды. Бронзовой спиной она повернута к реке Шпрее, а ликом – к старикам, гуляющим по мосту. Река безмятежно спокойна. Скучно скользят по ней небольшие лодки. Солнечные лучи неярко отражаются от предметов, но под мостом вода темна, как в бездне. На улице вдоль реки стоят в солнце низкие домики старого Берлина. Старение и постоянная смена времен года образовали трещины и разрывы в стенах и стерли краски, как бывает с кожей старых людей, идущих из года в год к неотвратимому своему концу.
