Наоми Френкель - Смерть отца
В саду лишь путаница тропинок, ни одной клумбы, ни одного цветка. Одни дико растущие кусты. Около грушевого дерева стоит шалаш. Большой деревянный стол заполняет все его пространство, а вокруг него грубые скамьи.
– Это был шалаш, где справляли праздник Кущей, господин Леви, – объясняет Александр, – красивый еврейский праздник. Все работники собирались за этим столом на общую трапезу. У нас не было никакого разделения общества перед лицом Бога.
Почти мгновенно исчез свет, и сгустилась темнота. Незаметно для них сошла теплая и приятная ночь. Гейнц стоит молчаливо между Александром и Габриелем в тишине мягкой весенней ночи. На вилле зажегся свет в гостевых комнатах. Служанка готовит постели для гостей. Безмолвствуют в темноте пустые дома. Луна еще не взошла, только редкие звезды мерцают в темном небе.
– Здесь, – говорит Александр из-за спины Гейнца, – Переяслав, последний царь язычников-вендов, вел свои войны. Здесь в отчаянии после поражения отдал эти земли христианам, и видел, как разбивали его славянского бога богов Триглава, и здесь в комнатах сидели сыны Израиля и изучали Мишну на языке праотца нашего Авраама, первого в мире разбившего идолов.
Дрожь прошла по телу Гейнца. Этот голос, доходящий до него из-за спины, казалось, шел из безмолвия оставленных домов. Ветер усилился. Глаза его смотрят на освещенные окна, а спина повернута к мгле запустения. Какой-то непонятный страх не позволяет ему обернуться на голос из-за спины. Он должен покинуть это место. Даже один еще час он не сможет выдержать зрелище этих брошенных домов, безмолвие которых усиливает в нем чувство конца, и так давно гнездящееся в его душе. С момента, как этот человек начал с ним говорить, странное беспокойство овладело Гейнцем.
– Думаю, мне сейчас надо уезжать, – делает он какое-то последнее усилие, обращаясь к Габриелю Штерну, – дорога до Берлина далека.
– Господин Леви, – удивлен Габриель, – вы разве не собирались у нас переночевать?
– Да… Но, понимаете. Не могу, господин Штерн. Мне надо ехать. Срочные дела. Благодарю вас от всей души за гостеприимство, – голос его дрожит и прерывается. Александр слышит эту дрожь в голосе Гейнца, и он хочет спросить его о здоровье отца, и передать Артуру через сына привет, но что-то сковывает его язык, и он отделывается лишь словом «до свидания».
Долгий воющий гудок разрывает ночное безмолвие. Идет рабочая смена на комбинате, работающем круглосуточно. Летучая мышь, мелькнувшая черной тенью перед лицами трех мужчин, заставляет их отшатнуться.
Глава восьмая
Привратник Шульце дважды склонился в глубоком поклоне перед гостем, который неожиданно вошел в ворота школы, и тихим, уверенным голосом попросил его провести к директору. Спокойный голос говорит Шульце, что он имеет дело с господином из высших кругов, он изучает роскошные кожаные перчатки на его руках, и на этот раз, нарушая правила, не идет справиться, примет ли директор посетителя, а ведет последнего прямо к директору школы в кабинет. На высокой галерее, идущей по периметру школы, высокий гость громко чихает, и все цари и кайзеры, полководцы и министры, в испуге глядят со стен. И Шульце отстраняется в сторону и опускает взгляд, пока гость не вынимает лицо из аристократического платка, глаза гостя красны и нос пунцового цвета. Шульце продолжает вести его по коридору.
– Войдите! – откликается голос на энергичный стук.
Шульце широко раскрывает двери, и нет предела его изумлению, когда круглый сияющий директор встает из-за стола и почти бежит навстречу гостю.
– Оттокар! Вот, приятная неожиданность.
– Доктор Гейзе, как я рад вас видеть.
Привратник Шульце растеряно закрывает за ними дверь.
– Оттокар, извини меня, что я так запросто называю тебя по имени, как в давние дни!
– Да что вы, доктор. Я был бы оскорблен, если бы вы назвали меня как-то по иному.
– Садись, Оттокар, садись.
Оттокар снимает пальто, кладет на стол шляпу и перчатки, садится.
– Чем ты занимаешься, Оттокар? – доктор дружески ерошит его волосы. – Где ты был все эти годы? Ведь столько времени мы не виделись.
– Долгие годы, доктор. Последний раз я вас видел в военной форме кайзера Вильгельма. Вы пришли попрощаться с нашим классом и произнесли перед нами длинную речь. Доктор, поверите или нет, но каждое слово, которое вы сказали, по сей день в моей памяти. «Парни!.. – пытается Оттокар подражать берлинскому акценту доктора Гейзе. – Молодые господа! Не торопитесь на войну до срока. Война эта будет вестись без вас. Сидите спокойно в классе. Парни, как говорили древние греки: все в меру. Это одна из основ эллинского мира. Все в меру, парни».
– Да, друг мой, – смеется доктор и треплет коричневую бронзовую щеку Жана-Жака Руссо, – и в тот же вечер вы пришли в мой дом на короткую прощальную встречу, ты и…
Доктор замолкает.
– Я и Иоанн Детлев, доктор.
– Да, ты и Иоанн Детлев. Принесли мне подарок. Небольшую лань, высеченную из коричневого мрамора. Передние ее ноги были прикреплены к стенке из грубых больших камней, сковывающей ее порыв к свободе. Детлев начертал ноты на этой стенке. Несколько нежных и тонких звуков. Лань по сей день, стоит у меня дома на письменном столе.
– Это единственная моя скульптура, оставшаяся с дней юности. Остальные работы я оставил в доме моей тетушки. Когда Детлев погиб, она взяла молоток и разбила все мои скульптуры.
– Дело, достойное похвалы, – сухо, без усмешки, говорит доктор.
Приступ кашля снова охватывает Оттокара.
– Оттокар, вижу, что твоя болезнь все еще от тебя не отстает. От весенней аллергии ты та ки не избавился.
– Да, доктор. Каждую весну я уезжал из Берлина на остров Гельголанд.
Его льды и скалы над Северным морем отлично защищают от весенних запахов. Нет там и намека на цветение и рост новой растительности. Но в этом году у меня другие планы. Нет, нет, доктор, – громко смеется Оттокар, видя улыбку понимания на лице доктора. – Вы ошибаетесь, подозревая в этом Эрота. Не он отменил мою поездку на остров моего успокоения.
– Что же?
– Музы. После смерти моей тетушки они пленили меня.
– Приятный плен. Ну а тетушка, вижу, оставила тебе важное наследство.
– Весьма важное, – усмехается граф, – но наследство отписано не мне. Дом, в котором росли мы с Детлевом, передан национал-социалистической партии.
– Красивое деяние, – жалеет доктор графа.
– Деяние, которое вселило в меня определенное вдохновение, заставило вскочить с места и оторваться от работы, которой я занят много лет.
– Какой?
– Это большое скульптурное произведение, трехголовый бог Триглав, который является еще и эмблемой нашей семьи. Теперь, доктор, я решил оставить эту работу на некоторое время.
– И это тоже к добру, – как бы про себя бормочет доктор.
– …И заняться другой работой. Вот, взгляните, доктор. – Оттокар разворачивает перед ним большой чертеж. – Памятник Гете в рабочем районе. Из белого мрамора. Вот тут я написал: «Да будет свет!» Место подходит, доктор. Серые люди, серые дома и обветшавшая скамья среди серых деревьев. Вот, вместо скамьи я и хочу воздвигнуть памятник, и липовые деревья раскинут свои кроны над ним.
– Оттокар, дорогой человек, – доктор расхаживает по кабинету, возвращается и касается руки скульптора, – это великолепно. Я рад, что ты пришел ко мне, рад, что есть еще такие, как ты… Это все же удивительно!
– Но, доктор, это же понятно. Надо что-то сделать. Гете, как союзник по – это вдохновляет. Что в этом удивительного?
– В потребности к действию, в конце концов, – бормочет про себя доктор, кладет опять руку на шевелюру Оттокара и повышает голос, – Оттокар, это невероятно нужное дело. Прекрасный план. Я сам представлю его на комиссию в муниципалитет. Конкурс, правда, завершен, но ничего, друг мой, есть еще время.
Резко звенит звонок.
– Дорогой Оттокар, нам надо расстаться. Я иду учить молодых девушек мудрости наших древних греков, – вздыхает доктор. – Приходи проведать меня дома. Мы ведь члены одной ассоциации – любителей и почитателей Гете.
– Да, да, доктор, с удовольствием приду к вам в ближайшие дни, – Оттокар берет пальто, но тут же кладет его обратно на стул, – минуту, доктор. Совсем забыл. Тут, у вас, в школе учится маленькая девушка по имени – Иоанна Леви. Могу ли я ее увидеть?
– Ты знаком с маленькой Иоанной? – изумляется доктор.
– Да, доктор. Познакомился с ней в день смерти тетушки. Она сделала для меня большое дело. Очень смешная девочка, эта Иоанна.
– Слишком смешная, – бормочет доктор и нажимает на электрический звонок.
В мгновенье ока возникает Шульце и кланяется высокому гостю. Нет предела изумлению Шульце в этот день. Доктор Гейзе приказывает ему сейчас же привести сюда Иоанну Леви, эту маленькую еврейку, с которой у привратника давние серьезные счеты.
* * *Иоанна сидит в классе. С красным от напряжения и беспокойства лицом она погружена в домашнее задание по латыни, заданное доктором Дотерманом, которое не успела выполнить. Она очень боится его. Он огромен, пузат, с широким лицом, выпяченными глазами, толстыми белыми бровями, которые ощетиниваются у него в момент гнева. Венец длинных седых волос окаймляет его огромную лысину, руки покрыты веснушками, и тяжелые его шаги слышны издалека. Когда он входит в класс, все девушки вскакивают и стоят по стойке смирно. И горе девицам, если они уже передали свои работы в красные большие руки доктора Дотермана! Еще ни одна из учениц не сумела удовлетворить требования строгого учителя. Он швырял тетради на кафедру, сжимал кулаки и орал на перепуганных учениц.
