Элизабет Фримантл - Гамбит Королевы
– Гарри, почему ты позволил Гардинеру запретить сочинение Кальвина, раз его писания так умны? – как-то спросила его Катерина, сразу же сообразив, что зашла слишком далеко, и мысленно обругала себя за неосторожность. Король не поддержит критику.
Его нежность вмиг исчезла.
– Катерина, ты забываешься. Ты женщина и потому не способна разбираться в сложных вещах!
Разумеется, она разбиралась в сложных вещах, хотя и не смела вслух возразить ему. Ей казалось, что король боится следовать велению сердца, потому что император Священной Римской империи и французы много лет кусают его за пятки, они развязали священную войну, призванную вернуть Англию назад, под крыло папы. Король не может заставить себя вновь уступить главенство папе, но он и новую веру не может принять до конца, поэтому Англия находится как бы на перепутье. Советники же тянут короля в разные стороны.
Говорят, по-настоящему к новой вере стремился только Кромвель; отправив Кромвеля на плаху, Генрих остыл к Реформации. Похоже, король устал от перемен и хочет всем угодить. А теперь он объединил силы с императором, чтобы сражаться с французами. Они планируют напасть на Францию с двух сторон: Англия – с севера, а император – с юга. Генрих уже давно хотел воевать. Что война будет означать для новой религии?
Катерина снова и снова перечитывала Кальвина. Его книгу «О сне души» она получила, как и предыдущие сочинения, от Юдолла. Знакомый Юдолла, Уильям Сэвидж, который ведет кухонные счета, тайно пронес книгу во дворец и спрятал в укромном месте. Сэвидж передавал книги Дот, а та – своей госпоже. Катерина понимала, что Гардинер и его прихвостни пристально следят за ней, но они и пальцем не посмеют ее тронуть, пока она пользуется благосклонностью короля.
Всем известно, что она сочувствует Реформации; взгляды Катерины разделяли и многие ее придворные дамы. Они даже забросили вышивание и все чаще читали. Кэт Брэндон – самая откровенная из всех; она часто бродит по дворцовым коридорам с раскрытой книгой в руках. Однажды она даже остановила Райзли и спросила, не будет ли он так добр и не переведет ли для нее кое-что с латыни, после чего заставила его вслух прочитать отрывок из Кальвина.
– Где вы это взяли? – Кэт описала, как его лицо покраснело, потом побагровело, потом посерело, а голос стал высоким, как у мальчика-певчего.
– Нашла в нише у окна. – Кэт изобразила невинность. – А латыни я почти не помню и не понимаю, что здесь написано… – Всем известно, что после Катерины и леди Марии Кэт Брэндон знает латынь лучше всех придворных дам. Хохоча, она передала его ответ: – «Эт-та книга… нехорошая… она з-заразит ваш разум, как оспа… Я должен ее отобрать… б-будет лучше всего сжечь ее». – Кэт так смешно передразнила сухаря Райзли, который с трудом выговаривал слова, что они смеялись до слез. Катерина восхищалась бесстрашием Кэт, но она играла в опасные игры. Кроме того, Кэт назвала своего щенка Гардинером и громко выговаривала ему на публике:
– Гардинер, веди себя прилично. Плохой пес!
Придворные дамы хихикали, прикрыв рты руками. Епископ Гардинер цепенел и становился похож на топор палача.
Несмотря на попытки Катерины приблизить к себе Марию, старшая дочь короля не одобряла новой веры и не поддерживала разговоры о религии, которые заводила мачеха. Она молча перебирала четки, как будто от них зависела ее жизнь. Но и Мария покорена Катериной, как остальные. Кроме того, Катерина убедила короля восстановить права Марии и Елизаветы на престолонаследие. Мария – следующая после маленького Эдуарда, а Елизавета наследует ей, хотя отец по-прежнему не желал объявить их законными дочерьми и не позволял называть принцессами. Катерина одержала небольшую победу; несколько месяцев она упрашивала и умасливала Генриха, взывала к его гордости, напоминала, что в жилах обеих девушек течет кровь Тюдоров, его собственная кровь, и, хотя они всего лишь женщины, у них его острый ум, его обаяние. Маловероятно, чтобы дочери Генриха оказались на престоле; наследник – принц Эдуард, а после него – его сыновья. Они будут править много веков, продолжая линию Тюдоров. И все же Катерина довольна; она совершила то, на что оказалась не способна даже обожаемая Джейн Сеймур, и Мария начала осторожно расцветать.
Елизавета и Мег, как всегда, шушукались в углу. Потом Мег встала, взяла Елизавету за руку и повела ее в центр зала. Музыканты начинали контрданс; девушки вошли в круг танцующих. Мег скользила в танце, высоко подняв голову; она необычно смела и даже игриво косится на застывшего у двери оруженосца. Очутившись рядом с ним, она поманила его к себе пальцем и улыбнулась. Просияв, юноша встал с ней рядом, но Мег тут же отвернулась. Катерина прикидывала, сколько поклонников появилось у Мег за последнее время. Елизавета что-то сказала Мег на ухо, и обе засмеялись, запрокинув головы. Мег как будто совсем перестала грустить. Елизавета хорошо влияла на нее. Даже Катерина чувствовала, что попала под ее обаяние. Жаль, что Генрих не позволяет Елизавете остаться надолго; через день-другой она должна вернуться в Ашридж. Но при виде того, как девушки танцуют, Катерина заразилась их радостью. Она думает, что успешно справляется с ролью мачехи. Но ей снова и снова напоминают, что она должна родить сына. Без сына ее положение непрочно. Хотя ее родня получает все новые титулы и поместья, с высоты больно падать.
Елизавета стала писать мачехе письма. Она послала ей стихотворение на французском и английском языках, написанное ровным, безупречным почерком. Замечательно для десятилетней девочки! Катерина страдала оттого, что с Елизаветой так несправедливо обращаются. Она заказала художнице Левине Теерлинк, которая недавно прибыла к ее двору, портрет Елизаветы. Теперь, когда Генрих навещал покои королевы, он видел на стене в зале приемов свою дочь; Елизавета сжимала в тонких пальцах книгу. Весь мир видел, что она – олицетворение Тюдоров. Лишь черные, как у матери, глаза под тяжелыми веками выдавали кровь Болейн.
Подошел брат Уилл; он тоже танцевал, разрумянился и запыхался. Ворот рубашки развязан. Он сел рядом с сестрой, Катерина, наклонившись, завязала ему воротник и велела отдохнуть, как будто он ребенок.
– Кит… – начал он тоном маленького мальчика, как всегда, когда чего-то хотел от нее.
– Чего ты хочешь, Уилл?
– Я насчет своего прошения о разводе.
– Уилл, не надо сейчас. Я уже спрашивала его. Он не сдвинется с места.
– Один закон для него, а другой – для всех остальных, – презрительно заметил Уилл.
– Зато у тебя есть повод жаловаться. Все знают, какой ты нытик! Кроме того, у тебя есть все остальное, чего ты пожелаешь. Ты рыцарь ордена Подвязки, граф Эссекс, твоя любовница – одна из первых придворных красавиц.
Брат, шумно топая, отошел от нее к Серрею в дальний конец зала.
Король поманил ее, она пошла к нему, плавно обходя танцующих, и села на табурет у его ног. Он лучезарно улыбался, стараясь не смотреть на стоящего рядом епископа Гардинера. Гардинер напрасно пробует привлечь к себе внимание короля. Он только что не дотрагивается рукой до рукава Генриха. Король отмахивался от него, как от назойливой мухи, и епископ злобно косился на Катерину. У него бельмо на глазу, а углы губ постоянно опущены, отчего кажется, что его лицо вот-вот потечет и растает. Когда он отворачивался, его лисий воротник рывком сдвигался, как хвост дьявола.
– Кит, мы должны сообщить тебе кое-что важное, – сказал Генрих дружелюбно-ворчливо, как всегда, когда он в хорошем настроении. Он редко называл ее уменьшительным именем на публике.
– Да, Гарри. – Она старалась говорить тише. Она встретилась с ним взглядом – как будто черные камешки тонут в зыбучем песке. Но когда в уголках его глаз появляются морщинки, можно быть спокойной: он в хорошем настроении.
– Мы решили, Кит, что ты займешь мое место и будешь регентом, пока мы будем сражаться с французами.
Ее охватило волнение. Не сразу она поняла всю важность такого решения. Ее положение упрочилось.
– Но, Гарри, ведь… – Катерине трудно было подобрать нужные слова. Она будет управлять всей Англией. Никому после Екатерины Арагонской Генрих не перепоручал столько своих полномочий. – Это слишком большая честь!
– Кит, мы доверяем тебе. Ты наша жена.
Она покосилась на Гардинера; тот побледнел и стал похож на привидение. Она перевела взгляд на короля; его губы готовы изогнуться в улыбке. То, что со стороны может показаться интимным супружеским разговором, тщательно отрепетировано и рассчитано на то, чтобы епископ их услышал.
– Что там? – буркнул Генрих, глядя на Гардинера.
Епископ искательно улыбнулся, но его улыбка больше походила на гримасу боли.
– Ваше величество, простите мою смелость… – запинаясь, начал тот. – Есть вопросы государственной важности…
– Не сейчас! – рявкнул король. – Неужели вы не видите, что мы разговариваем с женой! – Гардинер попятился. – Мы обсуждаем ее регентство, – продолжал Генрих. – Когда мы отправимся во Францию, то оставим вместо себя королеву. Что вы об этом думаете, епископ?
