Зимняя бегония. Том 1 - Шуй Жу Тянь-Эр
– Чтобы ты сдох! Шан Сижуй ведь здесь, а ты ещё осмелился их оставить! Смерти своей хочешь?!
Чэн Фэнтай остолбенел, он и правда совсем не подумал об этой застарелой вражде:
– …Ничего же не случится при всём честном народе?
Чэн Мэйсинь ответила:
– Ты не знаешь Шан Сижуя. Я прожила с ним под одной крышей чуть меньше полугода и узнала его слишком хорошо! Он такой… – Чэн Мэйсинь взглянула на командующего Цао, тому больше всего на свете докучали пересуды, которые смаковали женщины, и потому она лишь сказала: – Характер у него невыносимый и совершенно дикий! Настоящий безумец! – Но этого оказалось недостаточно, чтобы описать Шан Сижуя, и, удержав гнев на какое-то время, она всё же не выдержала и добавила: – Если он начнёт сходить с ума, ему не будет никакого дела до того, что ты здесь, сколько тут народу, что за важная персона смотрит представление и какие возможны последствия. А заботит его лишь то, что он сможет насладиться, выместив свой гнев!
Чэн Фэнтай, улыбнувшись, проглотил лёгкую закуску:
– Да быть того не может! А мне Шан Сижуй кажется очень хорошим малым, он словно весёлый ребёнок, а вовсе не безрассудный сумасброд, каким вы все его выставляете.
Чэн Мэйсинь предполагала, что он ей не поверит и, тяжело вздохнув, проговорила:
– Это мы ещё увидим.
«Весёлый ребёнок» Шан Сижуй, мурлыкая себе под нос текст пьесы, внимательно разглядывал себя в зеркало. Он надел костюм и головные украшения, которые достал с самого дна сундука, и одно это ясно показывало, с какой сердечностью он расположен к Чэн Фэнтаю. Шан Сижуй посмотрел на часы и причмокнул:
– Сяо Лай! Я хочу пить!
Дрожащими руками Сяо Лай поднесла ему стакан воды, и Шан Сижуй со смехом сказал:
– Ну ты и глупышка! Как я могу с гримом на лице пить из стакана? Дай мне соломинку.
Сяо Лай в оцепенении кивнула, пробормотав что-то, взяла из чайной корзины соломинку и вставила её в стакан. Шан Сижуя охватила такая лень, что, опустив голову, он потянул пару раз из стакана, который держала Сяо Лай. Однако руки её дрожали так сильно, что по воде разошлась рябь. Снова взглянув на лицо Сяо Лай с красными щеками и мелкой испариной, Шан Сижуй не удержался от смеха:
– Эй ты, девчонка, ты ведь видела уже и императора, и грозных полководцев, когда прислуживала мне. Хоть это и княжеская резиденция, но сейчас здесь живёт не настоящий князь, чего ты боишься?
Сяо Лай, опустив голову, ответила:
– Я ничего…
Шан Сижуй попил воды, снова напел пару строк из пьесы и, держа себя так, будто рядом никого нет, окинул себя взглядом в зеркале, оставшись чрезвычайно довольным своим отражением.
Внезапно Сяо Лай сказала, закусив губу:
– Шан-лаобань, давайте не станем петь сегодня!
– Что за чушь ты говоришь? Всё же хорошо, и вдруг ты предлагаешь не петь? Да что с тобой такое, в конце-то концов? – Шан Сижуй сжал её руку. – Неужели тебе нездоровится?
Сяо Лай покачала головой и, словно с трудом сдерживая себя, развернулась и ушла. Немного погодя Шан Сижуй увидел в зеркало, что она подошла к кулисам и выглянула. Увиденное так её испугало, что она нахмурила брови, как будто в зале сидел большой и страшный тигр. Шан Сижуй подошёл неслышными шагами и хлопнул её по плечу:
– На что это ты смотришь?
Сяо Лай вскрикнула в испуге и обернулась, лицо её помертвело, словно она увидела дьявола во плоти. Шан Сижуй, почувствовав что-то неладное, тоже отодвинул занавес и выглянул в зрительный зал. С первого взгляда он заметил Чэн Фэнтая, тот тоже увидел его и подмигнул, и Шан Сижуй невольно рассмеялся. Рядом сидели командующий Цао и Чэн Мэйсинь. Шан Сижуй подумал, что через минуту, когда он выйдет на сцену, Чэн Мэйсинь придётся притвориться радостной, молча снося обиду, однако жена командующего, явно охваченная беспокойством, непрерывно поворачивала голову и глядела куда-то, и мысли её занимало вовсе не представление. Шан Сижуй проследил за её взглядом и тут же понял, в чём дело.
Раздался громкий бой барабана, но главный герой так и не появился на сцене, игравший с ним в паре актёр тихо окликнул его, но он уже был не здесь, душа его улетела за пределы неба, и ни барабанный ритм, ни происходящее на сцене его уже не заботило.
Столько лет они провели вдалеке друг от друга, кто же мог предположить, что сегодня они повстречаются на этом торжестве.
Шан Сижую показалось, что голова его вот-вот взорвётся, охваченная кипящей лавой, она горела, стала болезненно тяжёлой и заболела так, что в ушах Шан Сижуя раздалось жужжание. Ноги его подкосились, и ему пришлось опереться о дверной косяк. Простояв в оцепенении долгое время, он наконец пришёл в себя. Видно, что живёт она прекрасно: хорошо одетая, лучится свежестью. Она собиралась слушать его пение, совсем как молодая госпожа из знатной семьи. Раньше они стояли вместе на сцене, играли в одной пьесе, деля пополам и горе, и радость – сколько прекрасного, сколько шумного веселья хранило то время! А потом она ушла, ушла вниз, к прочим зрителям, и играть на сцене остался только он, Шан Сижуй, да и во всём мире он остался один.
Она больше не поёт с ним вместе, а слушает его пение.
Шан Сижуй, удержавшись на ногах, подумал: «Хорошо, сегодня я исполню для тебя хорошенький отрывок».
Когда Сяо Лай увидела среди зрителей Цзян Мэнпин, она испугалась так сильно, что душа чуть не покинула её тело. Сяо Лай ясно поняла, что ничем хорошим дело сегодня не закончится, мёртвой хваткой она вцепилась в рукав Шан Сижуя и, плача, стала молить его:
– Шан-лаобань! Нет! Не будем мы сегодня петь!
Шан Сижуй с силой стряхнул её руку, распахнул занавес и вышел на сцену, неторопливо пройдя в центр и замерев на месте, он пристально уставился на Цзян Мэнпин. Его глаза, ясные и одухотворённые, для мужчины были редкостью (нечасто встретишь у юноши такие большие, влажные глаза), и сейчас их неподвижный взгляд, полный обиды и ненависти, был обращён лишь на одного человека, и Чэн Фэнтаю, который перехватил этот взгляд, показалось, будто он пронзает человека в самое сердце, так невыносимо больно и страшно становилось под его взором, от него страх пробирал до костей, словно Шан Сижуй был золотым идолом со сверкающими гневом глазами, стоящим в храме.
Шан Сижуй молчал, не начиная петь, звуки хуциня и барабана стихли, и все гости поняли: что-то не так.
В
