Владислав Бахревский - Свадьбы
- В степь! - приказал Ширин-бей.
Татары повернули, но, чтобы уйти в степь, нужно было сразиться с казаками.
Первым кинулся в битву юный Амет Эрен.
Наконец-то он видел перед собой врага.
Не пленника, не сладчайшую грезу детских снов - врага поверженного, а казака наяву. Пахнущего чужим, гадким потом, вооруженного, жаждущего его, Амета Эрена, крови. Но он, Амет Эрен, тоже хотел видеть чужую кровь. Он хотел этого серьезно, без горячки. И потому среди многих врагов видел одного. Других он тоже видел, но только для того, чтобы не позволить им убить себя, а этого он хотел убить сам. Они уже схлестнулись саблями, и Амет Эрен едва удержался в седле. Он не испугался, хотя рука, вцепившаяся в рукоять сабли, опустилась и заныла, все равно он не испугался, он только понял: враг силен, и это очень хорошо: убить такого врага - святое дело.
Лошади унесли их друг от друга, но Амет Эрен поднял свою на дыбы и развернул скорее, чем казак - чубатый, усатый, краснолицый, краснощекий. Эту красную шею Амет Эрен и увидел теперь. Он заставил коня скакнуть и одновременно взмахнул саблей. Казак в тот миг повернул голову - поглядеть, где татарчонок. И надо же - глянул через левое плечо и увидел над собой зависшую молнию и понял, что его сейчас зарубят, потому что правой рукой с саблей он уже не мог снизу отвести удар.
Голова покатилась в бурьян.
Видно, Амет Эрен срезал не простого казака.
- Гей! Гей! - завопили у русских, и сразу двое пустили коней на татарчонка. Они летели к нему с двух сторон: проскочить, развернуться - не успеешь. И Амет Эрен остался на месте, и, когда казачьи сабли взметнулись, чтобы пасть ему на голову, он нырнул под седло. Сабли свистнули по воздуху, а мальчишка точно так же, как в первый раз, развернул коня и снес голову еще одному казаку. Третий пустился наутек, но Амет Эрен догнал и срубил третью голову.
Отряд младшего Ширин-бея собирался улепетывать, но бешеный татарчонок вдруг повернул ход боя. Троих убил, разошелся. Встал на стременах и помчался на русских без страха. А за ним и все татары.
- Аллах! - кричит.
А у мальчишки голос как флейта:
- Алл-аааа-х!
Бросились казаки назад, под защиту пушек.
Амет Эрен еще две головы срубил. Сами татары на него глядят чуть ли не с ужасом. Собрали головы, что он посру- бал, засолили и в мешок к его седлу.
К городу Ширин-бей больше не подступался. Ушел в степи. По дороге на село набежал. По-татарски, ночью. Отряд большой, но порубежные мужики лютые, один десятерых стоит, рисковать Ширин-бей не захотел.
А вот ночью! Налетели. В каждую крышу, в каждый овин по факелу. И как волки - окружили пожарище и ждали зарю и добычу.
Смельчаки, однако, нахватали двадцать человек полона. И хорошо сделали, что зари не ждали. На заре в степи показались казаки. Сунулись татары в деревню, а жители в церкви заперлись. Церковь каменная, казаки близко. Ушли татары, увели с собой двадцать несчастных: пять мужиков, семь мальчиков, четыре девочки и четыре женщины.
Для трехсот воинов добыча невелика.
Высокомерный младший Ширин-бей решил монастырь захватить. Этот монастырь давно уже татарам глаза мозолил. Только монастырь не село.
Ночью монастырь на запоре. Стены крепкие. Монахи в дозор ходят. Осаждать монастырь - дело долгое. Татары городов брать не умеют, а вот хитрости им не занимать. С одной стороны от монастыря - река, с другой - овраг. Овраг огромный, верст на тридцать, и возле монастыря засажен лесом: монахи постарались - дай оврагу волю, он и под монастырь подберется, без осады окружит и проглотит, аки сатанинский змий.
Этим оврагом и крались в монастырь воины Ширин-бея.
ГЕОРГИЙ
Глава первая
Подогнув под себя острые колени, сиганула в речку голенькая молния, а другая молния, поперечная, разбилась о крест колокольни, а третья ткнулась, как перст, в дубраву, и так уж тут хрястнуло, будто переломили хребет большому зверю лосю, и тотчас оплакано было: потекло с неба сильно и ровно.
Спаленная долгим зноем земля поднялась грудью, вздохнула, и сразу же наступила ночь и запахло липами, которые все не цвели, не цвели, да вдруг опомнились.
Небо, смиренное благоуханием, рокотало уже не грозно, а как взыгрывающий гривастый дьякон, хоть и громко, да не страшно, ради рыка и удовольствия.
Чем спокойнее ухали небеса, тем жестче, ожесточеннее бил мокрый человек онемелым кулаком в кованую дверцу белокаменного монастыря.
- Ну погоди ж ты, ирод! - взъярился донятый сторож и отправился к игумену.
Отец Борис возмутился: потревожить из-за какого-то шутолома, бродяги - совсем распустились! Сторож хотел было просить соизволения стрельнуть пугаючи по упрямому отучалыцику, но понял, что прогневал святого отца, и упал на колени.
- Прости, отче!.. Человек тот говорит, что ему за воротами страшно. В овраге, мол, татары притаились. Я на пускаю, а он стучит и стучит.
- Человек конный? - спросил игумен.
- Пеший.
- На лицо?
- Да ничего! Молодой, кажись…
- Русский, спрашиваю, лицом?
- Русский, русский! - Сторож закрестился.
- Один?
- Один.
- Точно один?
- Один.
- Собери людей к дверце, стучалыцика втащите. Ко мне его.
Сторож исчез. Отец Борис потянулся к серебряному колокольчику, помедлил, но позвонил все-таки. Вошедшему послушнику сказал:
- Без шума подними людей, нужных для ратного дела.
Привели человека. Будто из воды достали, где встал, там озеро. Роста среднего, босой. Отец Борис поднял на него глаза. На переносице морщинка вдруг. Оплошавшие монахи бросились стаскивать с человека размокшую шапку. Сам-то человек скинуть не мог, за руки его держали.
Молоденький он был совсем, этот упрямый стучалыцик. Голова одуванчиком. Волосы белые, тонкие, вспорхнуть норовят. А глазами темен. Верхняя часть лица ангельская, а рот, как замок, маленький, стиснутый, силой не откроешь. Для такого ключ надобен.
- Татар много? - спросил отец Борис.
- Больше двух сотен.
Сказал ясно. Непуглив малый.
- Ты знаешь счет?
- Знаю.
- Татары далеко?
- В овраге. Версты до них три-четыре.
- Бог тебя не забудет. Зовут как?
- Георгий!
Губы у Бориса дрогнули, улыбнулся. С гордыней стучаль- щик-то.
- Дайте ему одежду, накормите. Дайте вина, не застудился чтоб…
Георгия увели.
Отец Борис поднялся с лавки.
- Разбудите людей, раздайте оружие! Доспехи мне!
Подошел к образам, зажег лампаду против иконы Дмитрия Солунского, прочитал молитву.
Принесли кольчугу, шлем и меч. Кольчугу отец Борис надел.
- Была бы у меня добрая сотня, сей бы миг выступили и на зорьке повязали бы мы крымцев одной веревкой. А тут сиди обороняйся.
Гаркнул:
- Позвать ко мне смотрителей ворот! Караулы поставить двойные. На малой северной башне четверым быть. Остальным спать, имея оружие при себе.
Ему возразили:
- Зачем на северную башню четверых ставить? Там река, круча.
- Зато стена низка. Запомните: умный враг в города врывается в самом неприступном месте.
- Заутреня скоро, - доложили.
- Служите с сокращениями. Я не буду. У меня совет.
*
Утром, как обычно, отворились ворота монастыря. Колокола церквей позвонили будничным звоном. В монастыре началась обычная бесшумная жизнь.
Как стая стрижей, вычерчивая строгий, точный полукруг, выскочила из балки конница. В отряде было не больше двух десятков. Цель - ворота.
За передовыми растекался по всему полю главный отряд. Прозевали монахи! Промешкали длиннохвостые!
Вот они, ворота! Вот он, монастырский двор!
И тут же опустилась за ретивыми всадниками железная решетка.
Площадь пуста. Из решетчатых окон - пищали.
Невидимый голос по-татарски сказал:
- Всем лечь на землю, не то перестреляем.
Конники не шевелились.
За толстыми высокими степами вой и гомон, а на площади озеро тишины.
Стоят конники, думают. Воины опытные. Видят - попались. Врага дразнить - себе вредить. Засуетишься - конец. Медленно покинули седла - и под коней! К воротам! Под каменный свод!
Два десятка бойцов не шутка. В сторожевой башне только пятеро вратарей.
Оцепенение охватило отца Бориса и его людей. Стояли, смотрели, как, закрытые конями, движутся к воротам умелые враги.
И вдруг на монастырскую площадь выскочил вчерашний пришелец. Палки и той нет в руках. Откинулся, запрокинул голову, сунул в рот четыре пальца и засвистел, приседая на растопыренных ногах, горбясь под тяжестью пронзительного звука.
Кони - на дыбы! Шарахнулись, поволокли всадников по широкому двору. Тут и взяли крымцев в плен.
Отец Борис подбежал к Георгию, обнял, поцеловал. И своим:
- Оружие парню! Какое захочет!
- Чего-нибудь подлиннее, - попросил Георгий.
