Павел Гельбак - Сын чекиста

Дребезжит колокольчик. Из темной лаборатории, щурясь на свет, выглядывает голова фотографа:

— Одну минутку, товарищи.

Стуча сапогами, скрипя новыми ремнями, в фотоателье вошла группа курсантов-пограничников.

— Ребята, выбирай невест! — крикнул высокий курсант и показал на рекламную витрину, где, как нарочно, были собраны сплошь фотографии женщин. Здесь красовались блондинки, кокетливо склонившие на плечо голову, брюнетки с задумчивым взглядом, девушки, сверкающие жемчугом зубов, строгие матери семейств и благообразные старушки.

— Рывчук! Говори, какая тебе по душе? Познакомлю! — не унимался ротный балагур.

Владимиру показался неуместным тон приятеля, и он досадливо пожал плечами. Так же, пожалуй, кто-нибудь станет скалить зубы, глядя и на снимок Наташи. Он круто повернулся к стене, увешанной фотографиями ребят различных возрастов. Голенькие младенцы, лежа на животе, с трудом тянули вверх головки. Какой-то карапуз сидел в кресле, ухватившись пухлой ручонкой за большой палец ноги; глазенки испуганно вытаращены. Девочка в нарядном кружевном платьице подняла глаза к потолку. Очевидно, «дядя фотограф» щелкал пальцами и уверял, что сейчас появится птичка.

— Рывчука не интересуют представительницы прекрасного пола! — раздался над ухом голос балагура. — Он осваивает вторую ступень — изучает продукт любви.

— Может, ты выберешь другой объект для своих острот?

На стене возле стола фотографии военных. Красноармейцы по стойке «смирно» застыли на фоне неправдоподобно роскошного южного пейзажа и сказочных замков. Краснофлотцы, сбив набок бескозырки, демонстрировали могучую грудь, обтянутую тельняшками. Летчики снимаются обычно в позе, которая позволяет видеть на левом рукаве трафарет — пропеллер и крылья. На конях, неестественно вскинувших передние ноги, по-лебединому выгнувших шею, гарцуют кавалеристы. Имеются даже снимки, увековечившие отважных авиаторов в полете. Правда, самолеты подозрительно маленькие, а головы пилотов несоразмерно большие.

— Это что же такое, братцы? Пограничников обидели! Почему не нарисовали границу? Диверсанта? Разъяренного пса, натянувшего поводок? Бойца с наганом в руке? Ну а в дырку для головы мы бы свое мужественное лицо вставляли. Пожалуйте сюда жалобную книгу!..

Слова «жалобная книга» возымели неожиданное действие — из лаборатории немедленно высунул голову фотограф.

— Что вы, что вы, товарищи! Минуточку... Кончаю проявлять!

Курсанты дружно прыснули. А Володя был далеко отсюда. В кармане лежало полученное сегодня из Кировограда письмо от матери. Она поздравляла его с поступлением в пограничное училище, наказывала честно служить Родине и не посрамить имени Рывчука, стать настоящим чекистом-пограничником. Одновременно она сообщала, что забрала в Кировоград Ванду Станиславовну и Владлену. Владлена теперь учится в той самой Четвертой школе имени Ленина, где учился и он.

Мать ругала Владимира за долгое молчание, за то, что он ничего не писал Ванде Станиславовне, заставил их волноваться, называла его черствость эгоизмом молодости и требовала, чтобы такое никогда больше не повторялось. Писала — ему пора понять, что не один живет на свете и близкие люди беспокоятся о нем, ночами не спят...

«...До последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству...»

В тексте присяги слово «Народ» написано с большой буквы, и Владимир только так и представлял себе это слово. Народ — это великая сила. Не случайная встреча с Ванагом, старым другом отца, привела его в училище, а Народ доверил своему сыну защиту границ Родины, и он готов служить своему Народу. Ради его счастья он вынесет любые лишения.

Сегодня, после принятия присяги, курсант Рывчук впервые получил увольнение в город. Сразу пошел к фотографу. Он представлял, как обрадуются мать, Ванда Станиславовна и Владлена, когда увидят его в форме пограничника.

— Следующий! — Фотограф пригласил Рывчука за занавеску. — Как прикажете? Во весь рост или только бюст?

Владимир подошел к высокому стулу на фоне пышного пейзажа и вытянул руки по швам.

— Во весь рост!

На улице он нарочно отстал от товарищей. Ему не стоило большого труда найти в общежитии Наташу Виноградову.

— Смотри, Иришка! Пропавший земляк объявился! — обрадовалась Наташа.

Владимир смутился — его оценивающе оглядывала Наташина подруга.

— Вот он какой! — сказала Ирина и протянула Вовке руку.

Присутствие Ирины стесняло Владимира, и он пригласил Наташу пройтись. Но и на улице разговор не клеился. Владимир чувствовал, как пылают у него щеки. Хотелось снять фуражку, обмахнуть разгоряченное лицо, Наташа, обычно веселая и оживленная, сегодня тоже притихла и только время от времени лукаво поглядывала на него. Наконец в запорошенном снегом скверике они уселись на скамейку.

— Видишь ли, Наташа... Я должен признаться...

— ...что тогда я тебе все наврал!

— Ты знаешь?

— Когда мой земляк неожиданно исчез, как, по-твоему, я поступила? Я пригласила Иришку, и мы пошли искать старого почтальона, которому... ты помогал. Пошли мы в наше почтовое отделение и нашли старика. Он сказал, что почтальон Владимир Рывчук уволился с почты и поступил в военное пограничное училище...

— Прости, Наташа. Мне было плохо и одиноко... Теперь я расскажу все.

— А я тебя так ждала! Верила, что придешь!

Они сидели, прижавшись друг к другу, не замечая, что держатся за руки. Сидели и молчали. Где-то далеко сквозь вечернюю мглу продирались огни автомашин, люди спешили с работы — город жил своей жизнью. И кто знает, вспоминали ли они минувшее или мечтали о будущем?

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Трамвайная остановка против проходной автозавода. У красных вагончиков толпа. Сдерживая напор людей, рослый рабочий ухватился рукой за поручни и предупредительно пропустил вперед Наталью Рывчук.

— Братки, полегче! Тут доктор...

Говорливый поток разлился по вагону, наполнив его острым запахом краски, металла, пота. Наташа поискала глазами рабочего, который пропустил ее вперед. Он растворился в многоликой массе людей, возвращающихся домой после трудового дня. Наверное, отец какого-нибудь ее маленького пациента. Да, но отныне она не врач заводской поликлиники. В сумочке трудовая книжка, в ней сделаны все необходимые записи, поставлены печати. Почти год Наталья Васильевна ждала этого дня. Больше того — настойчиво добивалась увольнения. А вот теперь ей не по себе. В поликлинике автозаводского поселка она выстукивала, выслушивала своего первого больного, волнуясь, ставила первый диагноз, на рецепте впервые расписалась: «Врач Виноградова». Здесь живут люди, которым она облегчала страдания. Этих людей не забудешь, не выбросишь из сердца. Ведь они были первыми, кому понадобились ее знания, ее врачебная помощь. Но вот из штаба погранотряда прислали литер на имя жены лейтенанта Рывчука. Как странно! Была Виноградова — и вдруг Рывчук.

Дома царил беспорядок, сопутствующий сборам в дальнюю дорогу. Невелик у нее заработок, а всякой всячины набирается — в трех чемоданах не уложишь. Хозяйке надо оставить кастрюльки, чашки, тарелки. Тетради-конспекты, многие книги тоже незачем с собой тащить.

Из стопки тетрадей Наташа выхватила толстую в коричневом переплете. На первой страничке старательно раскрашенные васильки и гвоздики. Ароматом далекого детства повеяло со страниц старого дневника: пионерские походы, рейды «легкой кавалерии», выступления «Синей блузы», школьный спектакль «Женитьба», и она в роли невесты. После спектакля ей прочили карьеру артистки. Наталья Васильевна прочитала: «Сегодня в спектакле извлекли из сундуков вечности женихов наших бабушек. Как можно выйти замуж за одного из таких кретинов? Не представляю!

Когда ложилась спать, задумала: пусть мне приснится будущий жених. Но сны по заказу не приходят. И мне никто не приснился. Неужели останусь старой девой? Нет, это мне не угрожает. У меня будет муж, и я даже знаю, каким он будет. Волевой, сильный, смелый. Мы станем вместе работать, ходить в кино, заниматься спортом. Муж — это большой, большой Друг.

Однажды, еще в начале учебного года, мне приснилось, будто я падаю в пропасть, а меня поймал на руки Володька Вялых из девятого «Б» и так легко, словно веса во мне нет, несет в гору. И мне совсем не страшно, а даже приятно. Нелепый сон. И все-таки я могу сказать по секрету дневнику: если бы я кого и полюбила из наших мальчишек, то только Вялых! Он настоящий!

А Володька меня? Нет, он хвальба, воображала первый сорт. Ему какая-нибудь девчонка улыбнется, а он уж воображает, рад-радешенек. Однажды, когда мы были с ним вдвоем на сцене, он вдруг бухнул: «Ты чего на меня глаза пялишь? Втюрилась, что ли?»