Павел Гельбак - Сын чекиста
В комнату с ревом вбегает Владлена. Измазанными чернилами пальцами трет глаза, по щекам ее стекают фиолетовые слезы.
— Мальчишки в школе сказали, что нашего папу турнули в Сибирь... что он был плохим директором.
— Не верь! — стиснул кулаки Владимир.
Пальцы лениво перебирают струны гитары, надломленный голос поет:
Я совсем ведь еще молодая,А душе моей — тысяча лет...
Владимир сидит в кино. Рядом ни друзей, ни знакомых. Вообще-то ему не до кино: нет денег, нет желания развлекаться. Покупка билета в кино нанесла чувствительный урон бюджету московского почтальона. Придется отказаться от починки ботинок... В поисках отца Владимир побывал во многих столичных учреждениях, но толку не добился. Он даже не представлял, как много в Москве учреждений, в которые мог обратиться Рывчук. Всюду множество посетителей...
...На экране мелькают кадры, проходит чужой и непонятный мир уголовников. Владимир презирал людей, ищущих легкой наживы, они чаще всего и оказывались за решеткой. Отец учил: человек познается в труде. В нашем обществе каждый должен трудиться. Тот, кто ищет легкого хлеба, ничего не добьется в жизни, тюрьма станет его домом.
— Ты мне веришь? Ты меня знаешь? — допытывался у своих партнеров по воровским набегам герой фильма Костя-капитан.
Молодой Рывчук ловит себя на мысли, что последнее время и ему часто хотелось задавать людям эти вопросы: «Ты мне веришь?», «Ты меня знаешь?» Ведь и он теперь не может ответить людям на вопрос, где сейчас находится его отец.
Поступая на почту, Владимир Рывчук в графе анкеты о социальном положении написал: «Мать работает на заводе сельхозмашин в Кировограде. ИТР». Начальник почты все же спросил про отца, и Володя, краснея, ответил, что мать с ним не живет еще с девятнадцатого года. Формально он сказал правду. Но за этой правдой скрывается презренная ложь: он вроде устыдился отца, предал его... Это не так, совсем не так! К чему же тогда эта ложь? Неужели он начинает плыть только по течению, поступаться своими убеждениями?
Почему Владимир стал почтальоном? Этого он сам не мог объяснить. Снова поплыл по течению. Вначале хотел поступить на одну из московских строек. Ведь он как-никак студент третьего курса строительного техникума! К тому же на любом заборе объявления: «На строительство требуются рабочие». Но на стройке можно было встретиться с бывшими выпускниками техникума, а этого он вовсе не хотел. К тому же и профессия строителя его не увлекала.
На улице Владимир увидел старичка, согнувшегося под тяжестью кожаной сумки. В ней лежали пахнущие типографской краской газеты, журналы, письма. Возможно, недалек тот день, когда такой же старичок-почтальон принесет желанное письмо от отца. Владимир машинально пошел за почтальоном, зашел в почтовое отделение и неожиданно для себя попросил принять его на работу. Старый почтальон и приютил у себя приглянувшегося ему юношу.
...В зрительном зале загорается свет. Сеанс окончен. Из кино Володя попадает на людную площадь. Торопятся пешеходы, звенят трамваи, гудят машины, перекрывая шум улицы, надрывается громкоговоритель:
«Дело идет о жизни и будущем наших детей. Здесь нет места никаким колебаниям, никакому малодушию. Мы, женщины Испании, должны требовать от наших мужей мужества. Мы должны внушать им мысль, что надо уметь умирать с достоинством. Мы предпочитаем быть вдовами героев, чем женами трусов!» — Передается речь Долорес Ибаррури, обращенная к женам защитников Мадрида.
У репродукторов толпа.
Девчонка в испанской шапочке, напоминающей пилотку, шагает по улице, через плечо висит ремень, на нем — железная кружка-копилка. Это пионеры собирают средства в помощь детям героической Испании. Володя шарит в карманах, достает отложенные на ужин деньги, бросает в кружку. В конце концов один раз можно обойтись и без ужина. Правда, сегодня не было и обеда...
— Вы на следующей остановке сойдете?
Арсений Александрович, не жалея локтей и плеч, продирался к выходу. Вагон трамвая переполнен, и в его адрес раздаются нелестные замечания:
— Полегче, дядя...
— А еще мужчина!
— Осторожнее...
Арсений Александрович не думал выходить на следующей остановке, но случайно в окно увидел сына. Почему Вовка в Москве? Может, обознался? Нет, нет. Это сын!
Пробираясь к выходу, Арсений Александрович не знал, правильно ли поступает. Его предупредили, что больше ни с кем, ни с родными, ни с друзьями, он не имеет права встречаться. Встреча неизбежно вызовет вопросы: где пропадал? какое получил назначение? — он же дал подписку, что никому, ни при каких обстоятельствах не даст на них ответа. А сын спросит, обязательно спросит! Он и так догадывался.
В Центральном Комитете партии Арсению Александровичу сказали: «Ваша просьба удовлетворена. Партия уверена, что вы сможете наладить инженерную службу в республиканской авиации. Будет трудно. Очень трудно. Но посланные нами самолеты всегда, в любую минуту должны быть готовы к боевому вылету...»
Закончились инструктажи, заботы о запасных частях к машинам, подбор помощников. Настало время прощаться с Москвой. Когда уже, кажется, все мысли были там, в далекой стране, опаленной революционными битвами, он увидел сына. И, забыв обо всем, ринулся к нему. Сердце подсказывало — юноша совершил какой-то опрометчивый шаг. Надо увидеть, узнать, предостеречь. Отчетливо понял: Ванде с ее мягким характером с пасынком не совладать. Надо писать Катерине. Пусть снова берет сына под свое крыло. В восемнадцать человек становится совершеннолетним. Но не всегда у него хватает ума и выдержки, чтобы утвердиться в жизни. И часто один неверный поступок влечет за собой другие, тоже неверные, скороспелые. А потом искалечена жизнь.
Рывчук выпрыгнул из трамвая. Побежал в одну сторону. Вернулся. Метнулся в другую. Сын словно растворился в сутолоке московской улицы...
Вечером с одного из аэродромов Москвы поднялся в небо самолет, на борту которого вместе с Рывчуком находились советские авиаторы, отправляющиеся в Испанию.
Осень в Москве выдалась дождливой. Не успеет Владимир начать утреннюю разноску почты, как в ботинках уже хлюпает вода. Давно надо бы поставить новые подметки! А теперь, верно, и ставить не станут — совсем развалились ботинки. О новых пока думать не приходится.
Капли дождя выбивают однообразную дробь по брезентовой сумке, и она кажется набитой не письмами, а кирпичами. Почтальон может промокнуть, но письма он должен вручить адресатам сухими.
Оставляя на лестнице мокрые следы, Владимир Рывчук обходит этажи большого московского дома. В квартиру № 5 он принес письмо от стариков родителей из колхоза, в девятую — письмо от дочери, проходящей практику в Сибири, в тридцатую — извещение сберкассы о том, что на облигацию хозяина квартиры пал выигрыш. В шестнадцатую, видно, пришло неприятное письмо. Молодая женщина, мельком взглянув на конверт, зло сказала: «Бросил дочь, так нечего и письма писать!»
В квартире № 19 не работает звонок. Владимир стучит и одновременно разглядывает дощечку. На ней выгравировано «А. Ванаг». Дощечка начищена до блеска, перед дверью лежит аккуратный коврик — видно, в квартире чисто, тепло, уютно.
Дверь открывает старушка. От нее вкусно пахнет пирогами.
— Вам заказное...
— Заходи, заходи.
— Я лучше здесь постою. А то еще наслежу...
— Наследишь — вытрем. Еще и уборки-то не было.
Владимир старательно вытирает о тряпку мокрые ноги. Пока старушка ищет очки и расписывается, он греет у батареи озябшие руки.
— Ты бы разделся, пообсохнул. А я чайком напою, — приглашает гостеприимная старушка. — От сына письмо. На курорт поехал, а меня не забывает... Господи, до чего же ты мокрый!
Старушка стягивает с Вовки пальто, вешает на спинку стула возле батареи, здесь же, на полу, ставит сумку. Стесняясь своей неказистой одежды, стараясь оставить как можно меньше следов на полу, Владимир проходит в комнату, где его ждет стакан крепкого чая, тарелка с румяными пирожками, а в розетке — подумать только! — варенье из крыжовника. Вместе с чаем разливается по телу тепло, клонит ко сну.
Старушка читает письмо, потом бережно прячет его в конверт и говорит:
— Сынок у меня добрый, хороший. Сами мы из Латвии, а всю жизнь в России прожили. Погляди, каким героем был мой сын. Орел! Правда ведь орел?
Владимир поднимает глаза — за стеклом знакомая фотография. В черном морском бушлате — отец, он обнимает человека в кожаной тужурке. Такой же снимок есть в альбоме Арсения Александровича.
Какая неожиданная встреча с отцом! «Отец! Отец!» — хочет крикнуть Володя, но лишь с силой сжимает кулаки, до боли закусывает губу.
— Да тебя никак лихорадит? — беспокоится старушка.
— Не беспокойтесь... Это сейчас пройдет... Скажите, кто это?
