Кир-завоеватель - Владимир Максимович Ераносян
У него не было золота, и он не мог откупиться. Но самым обидным являлось то, что некоторые знатные эолийцы надеялись выгодно продать Пактия персам… Заступились за него не самые авторитетные глашатаи. Они стали спорить с вернувшимися из Милета, доказывая, что пора избавляться от влияния жрецов из персидской вотчины. Пусть даже они служат в святилище Аполлона, но одновременно они служат и персам! К тому же они хоть и эллины, но из вероломного племени ионийцев.
В Милет отправилась вторая делегация, но получила тот же ответ о выдаче Пактия персам. Тогда негодующие эолийцы разорили гнезда птиц, свивших свои жилища на жердочках святилища.
Оракул негодовал:
– Как вы смеете разорять жилища укрывающихся в храме птиц.
– А как вы выносите прорицание о выдаче молящего о защите вразрез с законами Эллады? – прозвучал ответ.
– Больше не приходите в Милет, эолийцы! На ваши головы пало проклятие. Прорицание уже не поможет вам! Выдав Пактия, вы прогневаете богов! И они низвергнут Эолиду в пользу Ионии. Не выдав же его, вас раздавит перс! И ваши города и земли все равно достанутся Ионии. У вас нет выхода! Вы – мертвецы в любом случае! А теперь идите прочь!
Выяснив истинную причину пророчества, коей была конкуренция за гегемонию на побережье, аристократы Кимы задумались еще крепче.
Принять решение о выдаче лидийца действительно означало разгневать богов: ведь гость молил о защите и укрытии, а закон гласил, что Аполлон предоставляет убежище в своем храме даже убийце, тем более Пактий в глазах горожан был вождем антиперсидского восстания, то есть героем.
Оправдать его выдачу персам могли только три вещи. Во-первых, он дружил с ионийцами, которые не так давно аннексировали у Эолиды Смирну. Во-вторых, укрывательство Пактия грозило городу разрушением, и, в-третьих, польза от его присутствия была намного меньше, чем выгода от его продажи. К тому же требование выкупа у персов не ущемляло гордыню греков, напротив – говорило об их бесстрашии.
Было решено отправить Пактия на остров, дабы обеспечить себя достаточным количеством времени для торга с персами. У персов не было флота, на Лесбосе они не смогли бы дотянуться до бунтовщика, а город Кима мог подвергнуться осаде, будь Пактий за его стенами.
Когда Мазарес подступил к Киме с войском персов и мидян, то потребовал выдать изменника царю Киру. Кимийцы ответили, что этого человека и след простыл, но они могли бы посодействовать в его поисках за определенную плату. Речь шла о большом куске земли, равном тому, что забрали у эолийцев их собратья по вере и крови – ионийцы. У Кира было много земли, и царь согласился. Скоро отрубленная голова Пактия оказалась на том самом копье, которое Кир не бросил, чтобы развязать войну, а передал послам, чтобы установить мир.
Когда Кир смотрел на эту казнь безучастно. Ее жестокость не тронула его и не принесла никакого удовлетворения. То, что он потерял, невозможно было вернуть. Но возмездие царя не могло не состояться.
Так бесславно завершилось восстание Лидии. Киру даже не потребовалось собирать огромную армию по всем сатрапиям новой империи и вести воинов через реку Галис лично. Все произошло само собой.
Его ставленник Табал, выйдя из акрополя, построенного еще Крезом, встретил коленопреклоненную толпу из лидийской знати, сложившей оружие и посыпавшей голову пеплом. Лидийцы надели длинные тоги и высокую обувь, не приспособленную для военных походов, указывая на полное смирение перед персами и мидянами. Арфы играли музыку мира, моля о милосердии. И Кир снова проявил великодушие, но позволил Мазаресу разорить окрестности долины Меандр еще раз вслед за ионийцами.
Глава 26. Падение Вавилона
– Камбис уже вырос… – ласково шептала Касандана. – Возьми его в поход. Ему пора становиться мужчиной.
– Ты хочешь отправить на войну собственного сына, а ведь война всегда непредсказуема. Поле брани не различает людей по сословиям и не щадит даже царей, – вздохнул Кир.
– Я хочу отправить на войну не сына, а царевича. Я мечтаю, чтобы твой львенок был рядом с тобой и впитывал мудрость правителя от отца. К тому же лишь подле тебя он защищен даже лучше, чем в Экбатанах или в Сузах, ведь я по-прежнему не верю ни мидянам, ни жителям Элама, хоть ты и называешь их подданными, равными персам. А в Персеполе слишком душно.
– Зачем торопиться с войной?..
– Ты же сам говорил о ней воинам. Обещание царя – свято. Они только и твердят о Вавилоне. Твои лазутчики доносят, что халдейская знать и жрецы на твоей стороне и только и ждут сигнала, чтобы поднять восстание против погрязшего в разврате и пьянстве Валтасара.
– Смотри-ка, я и не знал, что мои разведчики ходят на доклады и к тебе… – неприятно удивился царь.
Касандана встала с кровати, бросила беглый взгляд на себя в медное зеркало и расплела косу. Она сболтнула лишнего, но не хотела отступать в своем натиске на Кира.
– Ты редко бываешь в Персеполе, не хвалишь меня за то, как я управляюсь с делами. Я уже привыкла к этому. Но твой сын… Он достоин видеть отца. Воспитатели восхищаются его способностями. Он действительно возмужал и стремится быть похожим на тебя. Но для этого ему нужна самая малость – он должен хотя бы тебя видеть, чтобы сверять свои поступки с образцом. Тогда он и мыслить будет так же, как великий Кир.
– Ты убедила меня, жена. – Кир обнял Касандану и поцеловал ее в шею. – Он пойдет со мной на Вавилон. Настал и его черед…
Когда Кир ушел, Касандана приняла у себя во дворце своих доверенных фаворитов из персидской знати, недовольных засильем мидян в войске. Среди делегации был красивый, пока еще безбородый сын вождя марафиев. По возрасту он был намного младше жены Кира, но смотрел на Касандану так, как смотрят любовники на своих воздыхательниц…
– Война будет, и очень скоро, – сообщила Касандана. – Когда мой сын воссядет на вавилонский трон, вы провозгласите Камбиса царем царей. Он – истинный перс и после победы поубавит гонор мидян.
– Скажи, Касандана, любишь ли ты Кира? – спросил знатный юноша-марафий, когда остался наедине с женой своего повелителя.
– Я бы хотела… – ответила она, снимая с себя прозрачную тогу. – Но моя слабость – персы, ведь я дочь Фарнаспа, сына Ариарамна, великого царя Парсы. А детство Кира прошло среди рабов, и он до сих пор не отвык от их повадок и жалеет их, словно они – его племя.
– Да, твой отец был великим, но кто может сравниться величием с
