Кир-завоеватель - Владимир Максимович Ераносян
Кир же не реагировал на тревожные вести. Стража никого не подпускала к царю. Он оплакивал мать, и казалось, что ему не было никакого дела до разгорающегося мятежа.
Царь отрешенно смотрел на трон, украшенный по бокам зооморфными коронованными сфинксами с бородатыми лицами, львиными туловищами и орлиными крыльями. Он ходил вокруг него, не собираясь садиться.
Он был готов немедленно отдать это проклятое седалище, всю свою власть в имперских столицах и сатрапиях за одну только улыбку Спако, за ее покой, за прикосновение ее руки к своей голове, за возможность послушать ее добрую сказку про дивный мир, где люди летают, словно птицы, а бабуины умеют читать.
Кир вспоминал материнские рассказы и ее колыбельную песню, которой Спако убаюкивала непоседливого мальчика в те годы, когда он был по-настоящему счастлив. Воспоминания уносили его далеко от действительности, и ему не хотелось возвращаться в жестокий мир…
Наиболее ретивые персы под шумок отбирали имущество у мидян, заподозренных в заговоре против персидского владычества, чем спровоцировали ответные действия недовольных огульными обвинениями и засильем пасаргадской верхушки. А Кир все молчал…
Тем временем ионийские наемники обнаглели настолько, что возомнили себя хозяевами Сард, чем немало возмущали местных жителей, которые считали, что Пактий – никакой не вождь восстания, а всего лишь мытарь и казначей, который примерил на себя неподходящую тогу воина. Его авторитет падал с каждым днем.
В Сардах не сомневались, что на помощь Табалу вскоре придет огромная армия персов, поэтому старались особо не выпячиваться в своих симпатиях к горемыке Пактию. Ионийцев же здесь терпеть не могли. В этих мародерах видели временщиков, а те подтверждали такую репутацию постоянными набегами на селения речной долины, подвергая разорению виноградарей и землепашцев и объясняя свою ненасытную сущность нуждами восставших.
– Тогда почему вы здесь, а не осаждаете акрополь? – интересовались ограбленные лидийцы.
Ответом были новые поборы, противостоять которым Пактий со своим небоеспособным ополчением никак не мог. Лидийцы как-то очень быстро после покорения персами совершенно отвыкли от войны.
Смута по ту сторону Галиса имела шансы стать настоящим восстанием, но для этого нужно было одно условие – успехи мятежников в Сардах. А Табал по-прежнему держался. Он ждал Кира, и не сомневался, что царь очнется от спячки и пришлет помощь.
Время шло. Маги посоветовали приставить царю опахальщиц, омыть его в термах и развлечь танцовщицами, показать диковинных павлинов и грациозных леопардов, устроить соколиную охоту… Наконец, залить его горе лучшим вином. Он отверг все виды развлечений, а увидев гетер и танцовщиц, пришел в бешенство и опрокинул кубки.
К реальности его вернуло лишь письмо… Его нашли в доме Гарпага – убийцы его отца и матери, оно хранилось в секретном ларце. Он сразу узнал свиток царицы Манданы – своей родной матери. Это был ее тубус с монограммой, инкрустированный морским жемчугом.
Содержание прочитанного сначала ввергло его в уныние, а потом разбудило гнев. Возможно, в данной обстановке именно ярость могла вернуть царя к деятельным поступкам. И он вызвал мать, чтобы посмотреть ей в глаза.
Мать стояла перед сыном, глядя на знакомый ей тубус и скрученное письмо. Мандана жалела о том, что позволила затуманить свой мозг злодею Гарпагу, но не издавала ни звука, не выронила ни слова раскаяния.
Ее глаза были красны от выплаканных слез, но ее голова гордо сидела на плечах. Она была царицей, коей не подобало выдавать истинное настроение. Она не оправдывалась и не молила о пощаде.
Но хуже всего было то, что она не просто не хотела раскаиваться публично, она не признала бы своей вины даже наедине с родным сыном. Не позволяла гордыня. Не давала обида.
Перед глазами стояла надменная невестка. Она смеялась в лицо, торжествуя над ее падением. Так представляла Мандана. Над ней смеялась и жена пастуха с собачьей кличкой, которая отняла у нее любовь Кира. Так считала Мандана. Гордая и непоколебимая царица отдала свою участь на откуп судьбы. Решение было за ее сыном, могущественным повелителем и завоевателем мира.
Кир стоял напротив матери. И сказал ей:
– Как ты думаешь, что должен чувствовать человек, которому суждено было увидеть отрубленную голову матери, посаженную на копье?
– Твоя мать перед тобой! – произнесла Мандана. – Я твоя мать, единственная мать Кира Великого.
– Первой назвала меня Солнцем Спако. И тогда я не был великим… Да и сейчас я вовсе не велик, раз уж настолько слаб и немощен, что не могу защитить собственной матери.
– Я не прошу защиты.
– Я не о тебе. Пусть тебя защищает тот, от кого ты когда-то не защитила меня. Твой отец. Отныне ты будешь жить в Бактрии, богатейшей и при этом самой дальней из моих сатрапий, стоящей на краю мира у горных хребтов Гиндукуша. Наслаждайся обществом моего дедушки, который когда-то хотел меня убить. Вы достойны друг друга, ведь ты желала смерти моей мамы…
Когда Кир отправлял царицу Мандану в ссылку в далекую сатрапию, находившуюся под управлением его родного деда, бывшего царя мидян Астиага, она кричала всем вокруг, что она, и только она – мать великого Кира!
Глава 25. Копье судьбы
Кир собрал персов и мидян на царском дворе и вышел в галерею. Подданные смотрели на царя снизу вверх, и солнце слепило глаза. Царь держал в руках копье. То самое, с которого сняли голову бедной Спако.
Все полагали, что он бросит его в сторону Галиса и объявит беспощадную войну Лидии, войну на истребление целого народа, но Кир сказал:
– Персы, мидяне, подданные мои! Отныне я накажу каждого, кто будет сеять смуту в Экбатанах, заявляя о превосходстве крови. Так же будет и по всей империи! У вашего царя нет предпочтения. И даже лидийцы – граждане моей страны, которые просто заблудились. Они вернуться в лоно моей заботы и опеки. А сейчас я приказываю вам, персы: отдать конфискованное! Со словами примирения и покаяния. Я назначаю главным военачальником мидянина Мазареса! Он отныне око и меч царя! Персы и мидяне – арии, и две руки общего тела. Не вражда, а равенство между вами удвоят мою и вашу силу и завоюют весь мир. И в этом мире будут процветать все племена, признавшие власть вашего царя. И не будет более лицеприятия по цвету кожи и разрезу глаз! И будут чтить мудрость и богов! Солнце одинаково светит присягнувшим на верность династии Ахеменидов. Я царь всех народов и каждого человека в отдельности… Только так возвеличится Персия и станет править любовью, а не страхом!
