Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2
«Кто же моя настоящая мать?»
Государь ослабляет воротник; снимает эмалевый медальон. Из темноты глядит женское лицо. Она жива. Но она очень далеко. Очень далеко.
Сверкнула молния; Никола схватил медальон, тянет к себе, пытаясь вырвать; гремит гром… И он очнулся.
Постель была ледяной, голова пылала; в сжатой ладони находилось что-то твердое и круглое; с усилием приподнял голову, разжал. Выпал медальон — лицо, глаза, старомодная прическа. На обороте награвировано имя. Прочитав, снова впал в беспамятство; к нему заходили, его трогали, переворачивали, вливали в рот горькое, горячее; уходили. Прошел кризис — медальона уже не было. Исчез и портрет Государя. «Вы на него все показывали в бреду, мы сочли за лучшее…» Они сочли за лучшее.
«Прощай, прощай и помни обо мне…»
Так началась его борьба за престол. За спасение династии. За спасение России. Последнюю фразу прошу произносить без пафоса, господа актеры.
Призрак больше не являлся. Вместо этого он обнаружил через несколько месяцев под подушкой письмо. Письмо содержало выписки из воспоминаний некого графа N, недавно почившего. Этот Nвыполнял особо деликатные поручения при государе Николае Павловиче; при Александре Николаевиче был отстранен, заперся в имении, писал воспоминания; после его смерти, сообщалось в письме, они были по Высочайшему Повелению преданы огню.
В письме приводилась выписка, сделанная из них до сожжения: Nсообщал, что в декабре 1849 года к покойному государю обратилась с просьбой о помиловании брата некая особа, имя которой не сообщалось. Государь внял ее мольбе и отменил смертный приговор не только ее брату, но и всем его сообщникам, так называемым петрашевцам; неожиданно государь страстно полюбил эту особу, плодом этой любви стало дитя мужского пола, родившееся в монастыре г. Лютинска и нареченное Ионой. Государь оказывал заботу о малютке и строил относительно Ионы широкие замыслы, которые держал в тайне. Положение осложнило внезапное бегство матери из монастыря; через некоторое время она была захвачена в форте Ново-Юртинске во время набега киргизцами и продана в рабство в Хиву. За год до смерти государь принял решение: совершить тайный обмен болезненного внука, отпрыска своего среднего сына, на вышеназванного Иону…
Здесь поток воспоминаний обрывался. Автор письма сообщал, что через некоторое время ему представят более подробные сведения о его рождении и постараются помочь. Подпись: «Гораций».
Он еще раз перечитал письмо и еще. К утру уже знал его наизусть; поднес к свече, сдул пепел.
«О, любезный Горацио, тысячу золотых за слова Призрака!»
Он стал готовиться. Прежние дурачества были оставлены; дисциплина, обливание водой, книги. В восемнадцать лет по собственному желанию поступил в Академию Генштаба. Стал первым из Романовых, окончившим высшее учебное заведение, с серебряной медалью. Увлекся живописью, стал собирать картины. Настоял, чтобы вернули портрет «деда» (про себя давно называл его отцом); долго стоял перед ним, водя пальцами по темному золоту рамы. Волновало только отсутствие обещанных писем: «Гораций» не торопился обнаруживать себя.
Перерождение Николы не осталось незамеченным; слишком стал выделяться на тусклом фоне династии. Мать, великая княгиня Александра Иосифовна, захлопнула крышку рояля и задумалась. Нимб честолюбия, зазолотившийся над кудрями Николы, стал слишком заметен, требовалось что-то предпринять. Для начала — хотя бы женить.
Ночью под подушкой его ждал конверт. Друг Гораций советовал уехать путешествовать. Совет казался разумным, ему давно хотелось в Европу, подальше от семейного льда и от слежки, которую он чувствовал кожей, затылком, спиной.
Да, чуть не забыл о главном, господа актеры. В письме называлось имя тайной возлюбленной государя.
Варвара Петровна Маринелли, урожденная Триярская.
Свеча, пепел.
В путешествии произошли две важные встречи. Первая: Фанни Лир, милая Фанни, его Офелия. Офелия уже была, правда, с дочерью и упоминалась в светских хрониках не иначе как «авантюристка из Америки». Дочь и Америка были правдой, что касается авантюризма, разумеется, ложь. Но давайте не будем об этом, господа… Поговорим лучше о второй встрече.
Вильям Стэд (Stead), тогда — молодой редактор дарлингтонского «Северного эха», более известный в узком кругу способностью брать интервью у духов умерших. Общение происходит посредством автоматического движения карандаша в руке медиума. Даже почерк совершенно совпадает с почерком покойных, он может показать образцы. Были показаны образцы. Ночью князь не спал, слушал лондонский дождь. Фанни лежала рядом, более старая во сне, чем днем; знала об этом, старалась спать раздельно, ускользать к себе после любовных битв; он удерживал ее рядом, она смирялась, засыпала, старела. Ему нравилось следить, как маска светской львицы исчезает с ее лица, как проступает на нем что-то материнское и одновременно детское, беззащитное. Иногда в такие мгновения он будил ее и их любовная битва закипала снова… В ту ночь он не стал ее будить. Он слушал дождь. На следующий день было назначено собеседование с духом Czar Nicolas the First, Emperor of Russia[23].
Карандаш, дрогнув, начал: «Mon fils!»[24] Почерк был похож. Ему стало не по себе.
Adieu, adieu, adieu! remember me[25].
Было, разумеется, много тумана. Кто представил ему этого молодого, напористого духовидца? Он уже не помнил. Теперь это знакомство казалось ему неслучайным, подстроенным. А может, просто фатальным — он верил в силы судьбы. В любом случае письма от «друга Горация» иссякли, зато началась многолетняя тайная переписка с Вильямом Стэдом; по его просьбе Стэд еще несколько раз интервьюировал царственную тень, великий князь щедро оплачивал эти интервью — пока был в состоянии.
Когда призрак сообщил ему о Рождественской звезде? Кажется, уже в то, первое собеседование. «Звезда Рождества», — вывел карандаш. «Ты должен овладеть ею. Тогда ты сможешь овладеть престолом». Где она находится? Карандаш задумался. Великий князь отер платком лицо. На улице снова зашумел дождь. Карандаш ожил: «Звезда расколота на семь частей. Одна часть в иконе, которой я благословил…» Карандаш снова замер, потом вдруг начал дергаться, чиркать, сломался. «Theobjectisobviouslytired»[26], — пояснил Стэд. И еще раз, с англосаксонской улыбкой: «Tired!»
Дальше было возвращение в Россию, участие в Хивинском походе с целью узнать что-то о Варваре Триярской-Маринелли, очарование Востоком, новое послание из царства мертвых, история с иконой Владимирской Божией Матери, предательство, объявление его сумасшедшим, изгнание. Все это, господа актеры, представляет интерес для будущих господ историков; вам знать все эти частности ни к чему. Играйте свои роли, господа. Королева, не торопитесь припадать к кубку: жемчужина еще не растворена. Клавдий, можете не поправлять ежеминутно корону, ей пока ничего не угрожает. Вы не стали дважды наступать царственными стопами на те же грабли: на сей раз Гамлет официально объявлен сумасшедшим (медицинское освидетельствование прилагается) и отправлен на гибель… Нет, разумеется, не в Англию. Россия — не Дания, хватает своих пространств, чтобы удалять лишних претендентов на престол.
Как видите, он не погиб, господа. Но на борьбу за жизнь ушла вся жизнь. Почти сорок лет. Эти сорок лет он наблюдал раскол династии. Наблюдал деяния Александра Второго Освободителя, «освободившего» Россию от порядка, его второй брак, расколовший Романовых на два лагеря; «Учреждение об императорской фамилии» Александра Третьего, которое лишало всех потомков императора, кроме детей и внуков, обеспечения имуществом… Наконец, полное игнорирование последним императором, этим венценосным подкаблучником, мнения великих князей; зависимость от жены, перессорившей его со всеми Романовыми. И теперь вот — Распутин… Наследник, страдающий гемофилией… Поражение в войне, слабое правительство, брожение, разложение, вывихнувший суставы век…
Век вывихнул суставы. Он был рожден, чтобы срастить их; его объявили вором, развратником и сумасшедшим; хотели разжаловать в солдаты, лучше бы разжаловали. Жизнь разлетелась на частности. Морганатические браки (первый, второй, третий), книги о древней дельте Амударьи и планы поворота рек, хлопкоочистительные мануфактуры, электротеатр «Зимняя Хива», постановка «Гамлета».
Он подошел к окну. Погода окончательно испортилась, но на дождь пока не решалась. Ударил колокол; князь обернулся.
За спиной в живописных позах расположились актеры.
Клавдий дремал, Гертруда, скрестив руки, что-то жевала. Гамлет распластался на паркете, подложив вместо подушки череп Йорика.
— Вам все понятно, господа? Go, make you ready[27]…
Приподнялся Гораций в костюме алхимика. С легким малороссийским выговором произнес:
