Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Британский кабинет министров 24 июля обсуждал вопрос о самоуправлении Ирландии. Черчилль вспоминал: «Дискуссия подошла к бессодержательному завершению, Кабинет собрался разойтись, но тут раздался тихий и мрачный голос Грея – он зачитывал документ, только что присланный из Форин Офиса. Это была австрийская нота Сербии… Все очень устали, но фраза следовала за фразой, и ирландские дела постепенно уходили из сознания, уступая образам совершенно иных событий. Нота была чистой воды ультиматумом. Новое время не видывало подобных документов. Грей зачитывал условия. Ни одно из мировых государств не могло согласиться с ними: агрессор писал не для того, чтобы удовлетвориться и самым малодушным согласием…»
Закончив чтение австрийского ультиматума, Грей сообщил присутствующим, что Россия рассчитывает на военную поддержку со стороны Англии. Он предупредил также, что подаст в отставку в случае, если будет принято решение о нейтралитете. Однако три четверти членов кабинета были настроены миролюбиво, поскольку не видели в случившемся непосредственной угрозы для Англии. Соотношение сил в правительстве заставляло Грея соблюдать осторожность. Ему нужно было время, чтобы повлиять на «медлительное сознание» англичан и переубедить своих коллег по кабинету. Пока дело касалось австро-русского противостояния, он видел свою задачу в том, чтобы, с одной стороны, предостеречь Германию от непосредственного участия в конфликте, а с другой, – не связывать себя гарантиями помощи Франции и России, ибо таковые гарантии не встретили бы сочувствия и поддержки в британском общественном мнении. «Англия не хочет вести войну для установления господства славян над Европой», – таково было господствующее настроение в правительстве и обществе, выраженное английским послом в Берлине.
В три часа дня в Красном Селе открылось заседание совета министров с участием царя. Многие из присутствующих ничего не знали о предмете предстоящего совещания. Без всякого вступления государь предоставил слово Сазонову, который в получасовой речи обрисовал положение, создавшееся вследствие австро-сербского конфликта. «То, о чем Сазонов докладывал, – вспоминает военный министр Сухомлинов, – было крупное обвинение австро-венгерской дипломатии. Все присутствовавшие получили впечатление, что дело идет о планомерном вызове, против которого государства Тройственного согласия (Entante cordiale), Франция и Англия, восстанут вместе с Россией, если последняя попытается не допустить насилия над славянским собратом. Сазонов сильно подействовал на наши воинские чувства. Он нам объявил, что непомерным требованиям можно противопоставить после того, как все дипломатические средства для достижения соглашения оказались бесплодными, только военную демонстрацию; он заключил указанием на то, что наступил случай, когда русская дипломатия может посредством частичной мобилизации против Австрии поставить ее дипломатию на место. Технически это обозначало распоряжение о подготовительном к войне периоде. О вероятности или даже возможности войны не было речи». Впрочем, продолжает Сухомлинов, «в 1914 году армия была настолько подготовлена, что, казалось, Россия имеет право спокойно принять вывоз. Никогда Россия не была так хорошо подготовлена к войне, как в 1914 году».
Во исполнение принятого решения со следующего дня в России начались тайные приготовления к мобилизации, чтобы выправить отставание в сроках[52]. Начальник Генерального штаба генерал Николай Николаевич Янушкевич сообщил членам комитета Генерального штаба, «что государю императору было благоугодно признать необходимым поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками сербской границы». Скрытные предмобилизационные мероприятия осуществлялись не только на границе с Австрией, но и в пограничных с Германией округах. В Финском заливе ставились минные ограждения. Развертывание сил Балтийского флота было закончено к вечеру 26 июля. Некоторые сухопутные воинские части уже к 27 июля были полностью отмобилизованы.
Эти меры позволили избежать разгрома русской армии в первые дни войны. Бывший начальник Генштаба генерал Федор Федорович Палицын говорил вскоре после начала военных действий: «Это Господь Всевышний нас спасает. Он так хочет. Ведь подумайте, что бы было, ежели бы австрийцы сразу же бросили свои войска на нас. Мы бы не успели сосредоточиться, и они могли бы по частям разбить нас. Но они долго не верили, что Россия объявит войну. Они обратили все свое внимание на Сербию, в полной уверенности, что мы не двинемся. Наша мобилизация, как громом их поразила. Но было уже поздно для них. Они связались с Сербией. И немцы тоже упустили первые дни. В общем, мы выгадали 12 дней. Наш противник сделал колоссальную ошибку в этом смысле, а нам дал сразу такое преимущество, которое ничем не исчислить».
Некоторые из проводимых мероприятий стали известны германскому послу. Встревоженный Пурталес немедленно обратился к Сазонову за разъяснениями, но тот заверил его под честное слово, что мобилизация в России не проводится, речь идет о необходимых предосторожностях против Австрии.
В своих воспоминаниях Пурталес оценивал действия русского правительства следующим образом: «По-видимому, ни председатель совета министров Горемыкин, ни Сазонов не использовали своего влияния с должной энергией, чтобы доставить 25 июля торжество политике, направленной к сохранению мира. Несмотря на это, я не думаю, чтобы Сазонов хотел войны уже в этот момент. Однако он предавался роковой иллюзии, будто Германия, убедившись в решимости России на сей раз идти на последнюю крайность, оставит своих союзников в беде, и, таким образом, Россия и державы Тройственного согласия одержат дипломатический успех, который в то же самое время явился бы и компенсацией за дипломатическое поражение, понесенное ею в боснийском вопросе в 1909 году. При этом, по своей большой неопытности, чтобы не сказать наивности, в вопросах военного дела, он не отдавал себе отчета в великой опасности, которая заключалась в том, что, очевидно, уже 25 июля военным властям были даны очень широкие полномочия к началу военно-подготовительных мероприятий».
Действительно, в русской армии предмобилизационную подготовку восприняли недвусмысленно – как сигнал к неизбежной войне. Начальник мобилизационного отдела Генерального штаба генерал Сергей Константинович Добророльский выражал общее мнение военных, когда писал: «Война была уже предрешена, и весь поток телеграмм между правительствами России и Германии представлял лишь мизансцену исторической драмы. Отсрочка момента окончательного решения была, безусловно, весьма полезной для подготовительных мер».
Тем не менее, судьба Европы и всего мира еще несколько дней находилась в руках дипломатов. Сухомлинов свидетельствует, что «между 24 и 30 июля единственно за высшей политикой оставалось решающее слово… Сазонову-дипломату, а не военному министру дано было полномочие выбора вида мобилизации (частичной или общей) в зависимости от обстоятельств, хотя и с доклада государю».
Решительная позиция России смутила Бьюкенена, который находил действия Сазонова чересчур прямолинейными. Англичанин обратился за помощью к
