Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Все же Бетман-Гольвег убедил кайзера в ночь на 29 июля направить миролюбивую телеграмму царю. «Без сомнения, – говорилось в ней, – ты согласишься со мной, что наши общие интересы, твои и мои, как и интересы всех монархов, требуют, чтобы все лица, нравственно ответственные за это подлое убийство, понесли заслуженное наказание». «В данном случае политика не играет никакой роли», – уверял «Вилли». Понимая, что «Ники» трудно противостоять «силе общественного мнения», «искренний и преданный друг и кузен» обязался «употребить все свое влияние, чтобы побудить австрийцев действовать со всей прямотой для достижения удовлетворительного соглашения с тобой».
Все это писалось в то время, когда австрийская дальнобойная артиллерия и орудия Дунайской флотилии уже начали обстрел Белграда. Берхтольд решил форсировать события, «чтобы истребить саму мысль о всяких попытках вмешательства» других стран. Накануне он доложил императору о перестрелке с сербами на границе, хотя на самом деле все было спокойно. Франц-Иосиф дал согласие на объявление войны.
Весть о нападении Австро-Венгрии на Сербию застала Сазонова 28 июля, во второй половине дня, во время беседы с Палеологом, который официально объявил о «полной готовности Франции исполнить, если надо, союзнические обязательства». Вечером, с согласия государя, в Петергофе было созвано чрезвычайное заседание совета министров. На повестке дня стоял один вопрос – о мобилизации. В необходимости этой меры сомнений не было ни у кого, обсуждению подлежало лишь то, какую форму мобилизации следует предпочесть – частичную или сразу общую? Выяснилось, что мнения военных и штатских по этому поводу не совпадают.
Сазонов, а вместе с ним и царь, полагали, что на агрессию Австрии следует ответить частичной мобилизацией в Киевском, Одесском, Московском и Казанском округах, под которую подпадали 13 армейских корпусов численностью 1 100 000 человек. К общей мобилизации следовало переходить только в том случае, если на стороне австрийцев выступит Германии.
Начальник Генерального штаба Янушкевич возражал на это, что переход от частичной мобилизации ко всеобщей невозможен, так как мобилизационное расписание русской армии не предусматривало частичной мобилизации отдельных округов. Частичная мобилизация могла нарушить все расчеты и внести хаос в расписание железнодорожных перевозок. Таким образом, мобилизуясь только против Австро-Венгрии, Россия рисковала впоследствии оказаться беззащитной перед Германией.
Сазонов довольно быстро уловил суть дела, но убедить царя в необходимости немедленно объявить всеобщую мобилизацию удалось только на следующий день. По закону царский указ требовалось подкрепить подписями министров – военного, морского и внутренних дел. Военный министр Сухомлинов подписал бумагу молча. Однако когда начальник мобилизационного отделения генерал Добророльский явился к морскому министру, адмиралу Григоровичу, тот поначалу не поверил своим глазам: «Как, война с Германией? Флот наш не в состоянии состязаться с немецким». Только после звонка Сухомлинову, свидетельствует Добророльский, «он с тяжелым чувством приложил свою подпись».
На Елагином острове, у министра внутренних дел Маклакова «царила молитвенная обстановка». В красном углу министерского кабинета, на узком столе, покрытом белой скатертью, стояло несколько больших образов, перед которыми теплились лампада и несколько свечей. Министр тотчас заговорил о революционерах, которые, по его сведениям, с нетерпением ждали войны, чтобы начать новую смуту. «Война у нас, – сетовал он, – не может быть популярной; идеи революции народу понятнее, нежели победа над немцами… Но от рока не уйти», – закончил министр и, осенив себя крестным знамением, подписал документ.
Получив подписи министров, Добророльский поздно вечером отправился на Главный телеграф, чтобы отправить телеграмму по назначению. Но там его вызвал к телефону генерал Янушкевич и передал Высочайшее распоряжение о замене всеобщей мобилизации на частичную. Всю ответственность за это решение царь брал на себя.
Столь внезапная перемена в настроении Николая была следствием прочтения им новой телеграммы от «кузена Вилли», доставленной в Петергоф в половине седьмого вечера. Кайзер писал, что не может считать действия Австрии против Сербии «гнусной» войною, так как «Австрия по опыту знает, что сербским обещаниям на бумаге совершенно нельзя верить». По его мнению, «действия австрийцев следует оценивать как стремление получить полную гарантию того, что сербские обещания станут реальными фактами». Далее он сообщал, что Австрия не желает каких бы то ни было территориальных приобретений за счет сербских земель. «Потому я полагаю, – делал вывод Вильгельм, – что Россия вполне могла бы остаться наблюдателем австро-сербского конфликта, не вовлекая Европу в самую ужасную войну, которую она когда-либо видела… Конечно, военные меры со стороны России в Австрии были бы расценены как угроза и ускорили бы катастрофу, которую мы оба хотим избежать, а также повредили бы моему положению посредника, которую я в ответ на твое обращение к моей дружбе и помощи охотно взял на себя».
В ответной телеграмме Николай, с «верой в мудрость и дружбу» дорогого кузена, поделился с ним своим мнением, что австро-сербский конфликт следует передать на рассмотрение в Гаагский суд.
Это предложение Вильгельм пропустил мимо ушей, зато указал в своей третьей телеграмме (отправленной в ночь на 30 июля) на «печальные последствия» русской мобилизации и напомнил: «Теперь вся тяжесть решения лежит целиком на твоих плечах, и ты несешь ответственность за мир или войну».
Он был прав в одном: с этого момента судьба Европы решалась уже не в Вене, а в Петербурге и Берлине.
Мысль о губительности частичной мобилизации всю ночь не давала покоя генералу Янушкевичу. 30 июля, за час до полудня, он встретился с Сазоновым и Сухомлиновым, которые разделили его тревогу, признав необходимым добиться от царя нового разрешения на общую мобилизацию. От слов сразу перешли к делу. Янушкевич снял телефонную трубку и попросил соединить его с государем. Беседа их была недолгой. Выслушав доводы начальника Генерального штаба в пользу общей мобилизации, Николай сухо отрезал, что не намерен менять своего решения по этому вопросу, и заявил, что прекращает разговор. Но Янушкевич все-таки вставил, что у него в кабинете находится министр иностранных дел, который просит разрешения сказать несколько слов. На том конце провода на несколько секунд воцарилась тишина, затем государь велел пригласить Сазонова к аппарату. Тот обратился к Николаю с просьбой о приеме для неотложного доклада. Царь назначил аудиенцию ровно на три часа. Как только Сазонов положил трубку, Янушкевич взял с него слово немедленно поставить его в известность о благополучном исходе переговоров, чтобы он мог отдать необходимые распоряжения. После этого, заключил генерал, «я уйду, сломаю мой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать».
Спустя несколько часов Сазонов
