Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Всю ночь лагерь радостно шумел и хохотал. Казаки сказочно обогатились, захватив обоз Неаполитанского короля, и, не имея собственного обоза, продавали наиценнейшие вещи за несколько золотых монет. На торжище объявился высокий англичанин с крупным багровым носом и угреватым лицом, – присланный из Петербурга комиссар Вильсон; он купил несколько писем к Мюрату от разных дам, чем всех удивил и повеселил. Знаменитый Фигнер заехал на огонек к артиллеристам, с которыми раньше служил, и рассказывал им о горячей сшибке с французскими кирасирами, когда он едва не захватил Мюрата, который чудом спасся в одной рубахе. Ему верили.
На следующее утро от маршала прибыл парламентер, прося выдать тело убитого генерала Дери. Ему отдали ментик с крестами, и он уехал.
В полдень отслужили благодарственный молебен с выносом Смоленской иконы Божьей Матери, после чего прошли церемониальным маршем перед гробом с телом генерала Багговута, который повезли в Калугу.
– Чёрт его знает, господа, – говорил вечером штабс-капитан 12-й артиллерийской роты, вертя в руках свой стакан с чаем. Вроде бы победа полная: орудий захватили много и зарядных ящиков, пленных взяли, неприятель разбит… Но цель – разве мы достигли нашей цели?
– Багговута жаль, – отвечал ему доктор. – Вот ведь судьба: при Пултуске уцелел, и при Прейсиш-Эйлау, и при Фридланде, и при Бородине (а он ведь был там, господа, где убили младшего Тучкова) – уж какие кровопролитные сражения, а тут…
– Бородино со вчерашним делом равнять нельзя, – покачал головой майор-русак. – Там, хотя и не разбили неприятелей, но все, от старшего до младшего, покрыли себя славой, а тут… Стыдно сказать! Одни войска вовремя не поспели к своим местам, другие шлялись по лесу…
– Разве можно было предпринимать поход в темную ночь, не узнав предварительно дорог? – согласился с ним майор-лифляндец. – По ним следовало заблаговременно расставить проводников.
– На простых маневрах за такое бы по головке не погладили, а тут тысячи людей вели на жертву! – горячился русский майор.
– Это Беннигсен так худо распорядился, – с убеждением сказал штабс-капитан. – Он сам вызвался на это дело, ему поручили исполнение, а он…
Стали припоминать все прежние промахи Беннигсена во время Прусской кампании: и Гейдельберг, и в особенности Фридланд. Русский майор упомянул о том, как Беннигсен ехал в коляске, развалившись на подушках, мимо голодной армии, тащившейся в холод по грязи; доктор-философ возразил ему на это, что генерал был тогда нездоров, а вообще он о себе заботился мало: ел, что подавали, надевал, что под рукой.
– О себе, пожалуй, не заботься, на то твоя добрая воля, а о вверенных тебе людях ты думать обязан, – отрезал майор-филантроп. – А то командуют всё немцы, да вот теперь еще англичане – им русской крови не жалко!
Штабс-капитан посмотрел на него со значением, заставив умолкнуть; поручик-англичанин сделал вид, будто не понял последней фразы; доктор-эпикуреец предложил всем капнуть в чай полынной водки из его фляжки.
* * *
На фуражировку теперь приходилось уезжать за тридцать верст, а то и далее: по ближним селениям всё было выбрано. Когда команда погрузила на повозки немолоченные овсяные снопы, найденные в большом селе, уже почти смерклось, посыпался холодный дождь со снегом, от которого на душе делалось еще мрачнее. В лесу стало совсем темно; факелов с собой не взяли, с дороги сбились – куда ехать? Некоторое время продолжали идти, сами не зная куда, пока впереди не блеснул огонек. Остановив повозки и приказав своим людям не шуметь, поручик поехал верхом туда.
Заливисто залаяли собаки; из темноты послышался басовитый окрик:
– Кто такой едет?
– Свои! – поспешно отозвался поручик. – Мы из Тарутино, сбились с дороги; нельзя ли дать нам проводника?
Затрещали ветки, из кустов вышли три здоровых мужика с огромными дубинами и встали рядком напротив офицера. Тот слез с коня, чтобы им было лучше видно «владимира» с мечами, и повторил свой вопрос насчет дороги.
– Пожалуй-ка, батюшка, к огню, – сказал тот же голос, что окликал его.
Оставив свою лошадь (куда ей деться?), поручик пошел с ними.
За кустами оказалась поляна, а на ней – целый лагерь: повозки, лошади, рогатый скот, огни, у которых стояли, сидели и лежали люди – мужики и бабы, дети и старики. Незнакомого человека окружили плотной толпой, разглядывая в упор; поручику было не по себе от этих взглядов исподлобья, но он бодрился – чего ему бояться? Не русский он, что ли? И команда рядом, если что… Он не стал противиться, когда его пригласили присесть к огню и закусить, чем Бог послал; солдат позвали тоже.
– Что ж это, батюшка, деется у нас на Руси? – спросил один из мужиков постарше, когда каждый получил по горячей картофелине на капустном листе. – Дальше-то что будет?
Поручик стал рассказывать о том, как они ходили на француза, побили его, так что он отсюда бежал до самой Москвы; князь Кутузов скоро выгонит французов и оттуда.
– Дай-то Бог! – послышалось со всех сторон. Мужики и бабы крестились, повторяя: – Царь Небесный! Уж вы, голубчики, порадейте… Довольно мы пострадали… Вся надежда на вас…
Мужик, который был здесь за старшего, подтвердил, что и они слышали, как что-то гудело, посылали смотреть, да в толк всего взять не могли.
Не прошло и часа, как лес расступился, открыв взгляду разбитую колеями дорогу. Поручик хотел дать проводникам денег (он возил с собой пачку ассигнаций), но они уже скрылись за кустами.
* * *
«Москва, 19 октября 1812 года, пять часов утра.
Г. Маре, герцогу Бассано, министру внешних сношений, в Вильну.
Господин герцог Бассано, генерала Себастиани, стоявшего в авангарде в одном лье слева от Неаполитанского короля, застигла врасплох орда казаков 18-го числа в пять часов утра. Он потерял шесть орудий на биваках. Неприятельская пехота ударила в тыл Неаполитанского короля, чтобы занять дефиле. Неаполитанский король возглавил карабинеров и кирасиров, смял эту пехоту и изрядно потрепал. Генерал Дери, адъютант короля, был убит. Сообщаю вам эти подробности для вашего сведения. Потери равные, за исключением утраченных нами орудий.
Армия выступила; завтра решимся взорвать Кремль и пройти через Калугу или через Вязьму, чтобы встать на зимние квартиры до наступления холодов. В остальном всё хорошо. Нап.»
«Москва, 19 октября, 7 часов утра.
Моя добрая Луиза!
Пишу тебе в тот момент, когда я собираюсь сесть верхом и объехать свои аванпосты. Здесь тепло, солнечно, такие же погожие дни, какие бывают в Париже в октябре. У нас еще не было никаких холодов, мы еще не испытали суровости северного климата. Я намереваюсь
