Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
9
Лошадки, которых прислал князь Хункалов из крымско-татарского казачьего полка, были низкорослыми, но сильными, с длинным хвостом. Фердинанд Федорович Винцингероде и Лев Нарышкин взобрались на них, собираясь ехать, когда вдруг подскакал Иловайский 4-й.
– Генерал, вам опасно выезжать! – пробасил Иван Дмитриевич.
– Почему? – нахмурил светлые брови Винцингероде. – Разве вы не донесли мне, что заняли уже Москву?
– Точно так, но только разъездами – удостоверились, что французы отступают, а не так, чтоб весь город до Кремля.
Нарышкин перевел его слова. Круглое лицо Винцингероде побагровело, как всегда в минуты гнева.
– Так ты меня обманывал ложным донесением! Трус!
Иловайский осёкся, хлопая глазами, а генерал дал шпоры коню и поскакал, сопровождаемый ротмистром и парой казаков.
Казачьи разъезды утром принесли две вести: хорошую и плохую. Французы уходят из Москвы! Однако их саперы минируют Кремль, собираясь его взорвать. Винцингероде не мог этого допустить; он вздумал лично переговорить с маршалом Мортье и убедить его не совершать этого варварства, даже в нарушение приказа императора.
Длинные вереницы фур, повозок, телег, экипажей тянулись к выездам из Москвы; на подводах, свесив ноги, сидели раненые; по улицам перебегали солдаты, спешившие по своим делам; на небольшую кавалькаду не обращали внимания. От Петербургской заставы ехали без происшествий; лишь у Тверского бульвара вспомнили, что не захватили с собой трубача. Винцингероде приказал конвою остановиться, дал одному казаку белый платок, нашедшийся у Нарышкина, велел навязать на пику и ехать вперед к генерал-губернаторскому дому.
Поравнявшись с Газетным переулком, увидали французский пост. Винцингероде спешился, подошел к офицеру, объявил ему, что прислан парламентером от начальника русского отряда. Офицер отсалютовал в ответ и послал вестового в Кремль. Медленно текли минуты в ожидании; с другого конца переулка послышался цокот копыт.
– Vous êtes mon prisonnier![25] – объявил подъехавший с разъездом офицер, наставив кончик шпаги на Винцингероде.
– Que faites-vous, camarade! – пытался урезонить его караульный офицер. – C'est un parlementaire![26]
– Que diable de parlementaire! Il vous trompe, – не унимался тот. – Cet officier s'est égaré, et craignant d'être pris, il joue le parlementaire[27].
Забыв об осторожности, Винцингероде отчеканил в бешенстве:
– Faites savoir à votre supérieur que le chef du détachement russe campé devant Moscou désire négocier avec le commandant des forces françaises au Kremlin![28]
Отдать свою шпагу он отказался наотрез. «Возьмите мою», – сказал Нарышкин. Винцингероде быстро взглянул на него, желая помешать молодому ротмистру совершить роковой поступок: он еще не вполне оправился от раны в голову, полученной при Бородине, но Лев Александрович едва заметно покачал головой: он останется со своим командиром.
Казаков отпустили; пленных под конвоем доставили к герцогу Тревизскому.
Рядом с кипятившимся Винцингероде чопорный Мортье с длинным лицом и водянистыми глазами коричного цвета казался природным англичанином. Выслушав протесты русского генерала против его захвата в нарушение всех военных правил, маршал сказал, что сожалеет о происшедшем, но исправить ничего уже нельзя: он не может освободить начальника русского отряда, который следит за вверенными ему войсками и своими глазами видел приготовления к выступлению из Москвы; он должен донести обо всём императору и ждать его приказаний.
К посту в начале Газетного переулка подъехал трубач с белым платком на конце сабли. Караульный офицер принял у него письмо. Генерал-майор Бенкендорф предупреждал герцога Тревизского, что за малейшую неприятность, которая случилась бы с генерал-лейтенантом Винцингероде, пленные французские генералы, находящиеся в руках русских, ответят своею жизнью.
* * *
Коновницын лежал на лавке, укрывшись шинелью поверх одеяла: его лихорадило. Он только что заснул, выпив чаю с ромом, однако адъютант, распечатав письмо, решился разбудить его. Письмо было от Дорохова: французы (кавалерия и пехота) вступили в Фоминское; генерал собирался атаковать их своим отрядом и просил подкрепления. Быстро вдев руки в рукава шинели, Коновницын поспешил к Кутузову в соседнюю избу. Так значит, французы идут на Калугу! По крайней мере, Петербург не подвергается угрозе, да там и надежный заслон – корпус Винцингероде. Ординарец выскочил из избы к своему коню: фельдмаршал приказывал корпусу Дохтурова не следовать, а, если можно, бежать к Малоярославцу, чтобы преградить путь неприятелю. Всем остальным готовиться к скорому выступлению из лагеря.
* * *
В эту ночь было не до сна. Сидели по домам, не зажигая огня, прислушивались к тревожной тишине. Даже собаки забились в подворотни и молчали. Вместо радости от ухода врагов в сердце копошился страх, предчувствие чего-то ужасного. В два часа ночи земля вздрогнула от оглушительного взрыва; где-то вылетели чудом сохранившиеся до сих пор стекла, в иных домах распахнулись ставни или выпали из окон деревянные щиты. Господи, Господи! Что теперь будет! Зашумел дождь, но быстро перестал. По улицам пронеслись конные. Когда затих стук копыт, послышались пьяные, кровожадные вопли, топот множества ног, выстрелы… Где-то кричали люди, которых убивали; кто-то призывал идти грабить немцев…
Гвардейский казачий полк с трудом сдерживал у Кремля огромную толпу, напиравшую со всех сторон. Волконского и Бенкендорфа пропустили, они проехали через Никольские ворота. Кирпичный купол Никольской башни, заново выстроенной за два года до войны, обвалился от взрыва, глобус с двуглавым орлом валялся во рву под мостом, верхняя часть ворот осыпалась, и всё же… Серж тронул Сашу за плечо и указал на образ Святителя Николая: стекло запылилось, но осталось цело! Даже фонарь со свечой продолжал висеть! Оба перекрестились.
Кремль был взорван в пяти местах. От Арсенала и Водовзводной башни остались груды камней, обрушилась часть стены у 1-й Безымянной и Петровской башен, которые сильно пострадали. Хорошо еще, что ночной дождь затушил кое-где фитили, да вовремя ворвавшиеся в город казаки Иловайского перехватили французов, собиравшихся взорвать мины под всеми остальными башнями, – порох был заложен бочками. Кремлевские дворцы пылали, их пытались тушить; сожженная Грановитая палата дымилась; площадь перед Чудовым монастырем и Успенским собором была завалена кирпичом, камнем, балками и колоколами со взорванной звонницы и Филаретовой пристройки, зато колокольня Ивана Великого устояла, лишь под третьим ярусом видна была трещина. Правда, французы сняли с нее обитый золоченой медью железный крест, приняв его за золотой. По Москве ходили слухи о том, как Наполеон нанял за сто рублей какого-то мужика, чтобы снять этот крест и отвезти в Париж, заплатил ему, а потом велел расстрелять.
Здание Сената было цело, если не считать выбитых стекол и переломанных
