Ветер знает мое имя - Исабель Альенде
В то время как ее муж, верный своей рациональной и склонной к одиночеству натуре, весь отдавался работе, не обращая особого внимания на обстановку в стране, где он очутился, Надин буквально жила на улицах, впитывала клокочущую энергию тех лет: борьба за гражданские права и против расизма, война во Вьетнаме и призыв на военную службу, заставлявший сотни тысяч молодых парней биться и умирать за дело, в которое они не верили; отголоски студенческой революции, требовавшей свободы выражения, – она потрясла основы Калифорнийского университета, а потом распространилась на другие штаты. Беркли стал юной и страстной душой страны. Жену Самуила заворожила прогрессивная, бунтарская, межрасовая, яркая культура этого города, который оказался ей как раз впору. Она отвозила Камиль в школу, садилась на автобус и весь день проводила в университетском кампусе: именно там разворачивались самые интересные события. Обедала Надин в одном из дешевых индийских ресторанов, где ела острые блюда, к которым пристрастилась в карибском квартале Лондона. Ходила на публичные лекции, участвовала вместе со студентами в маршах и протестах, в рок-концертах и самодеятельных спектаклях; просачивалась в аудитории, рисовала плакаты в поддержку самых разных группировок, от сельскохозяйственных рабочих Сесара Чавеса до «Черных пантер», и тесно общалась с ремесленниками, попрошайками и наркоманами Телеграф-авеню.
Именно тогда в Новом Орлеане умер ее отец, и Надин неожиданно получила наследство. Оказалось, что у этой ветви семейства Леблан водилось больше денег, чем она предполагала. Не спросясь у мужа, Надин стала подыскивать дом в Беркли. Нашла такой, который ей показался идеальным, и убедила Самуила, что его надо купить: дом был, ко всему прочему, с историческим прошлым, в нем раньше находился бордель, и там до сих пор томились падшие души жриц любви из былых времен. Такая родословная не произвела на Самуила впечатления, но ему понравилось, что дом расположен неподалеку от университета, а еще восхитила стоимость. Полуразрушенное здание отдавали за бесценок, хотя в лучшие свои времена это был роскошный особняк. Он находился на склоне холма, при доме был огромный сад, предполагалось и наличие великолепного вида на Залив, вот только деревья слишком разрослись.
* * *
Дом Адлеров, как и прочие местные особняки в стиле королевы Анны, был построен в начале века: с крышей из секвойи, с двумя башенками, пилястрами, балюстрадами и резьбой по фризам, с окнами оригинальной формы, куда были вставлены матовые стекла, через которые в дождь просачивалась вода, и пятью выщербленными ступеньками, ведущими к парадному входу. Прежний блеск до сих пор являл себя в деталях: от покрывшегося пятнами мрамора в ванных и шахматного дубового паркета до запыленных причудливых люстр на втором этаже, которые изливали потоки хрустальных слез, но при этом почти не поддавались мытью. Снаружи особняк казался готовой декорацией для фильма ужасов. Надин окрестила его «зачарованным домом».
– Как мы обставим и как будем отапливать такую громадину? – вот первое, что спросил Самуил при виде дома.
– Будем обживать его мало-помалу. Пока оставим закрытым весь второй этаж, – решила Надин.
Они также закрыли столовую и одну из гостиных. Надин обежала блошиные рынки в районе Залива и купила из вторых рук самую необходимую мебель для остальных комнат. Намереваясь вернуться к своим коврам, которые она забросила по приезде в Калифорнию, хозяйка оставила за собой комнату на втором этаже, с самым лучшим освещением, и установила там ткацкие станки.
Но вскоре пустые комнаты стали заполняться самым неожиданным для Самуила образом. Однажды в воскресенье он встал ранним утром на свою обязательную пробежку и прошел на кухню, чтобы сварить кофе для Надин – та не могла начинать день без кофеина. Самуил не на шутку перепугался, налетев со всего размаха на громадного незнакомца, стоявшего перед холодильником. Из самых глубин души хозяина дома вырвался не то вопль, не то звериный рык. Незнакомец спокойно повернулся с пакетом молока в руках.
– Мир тебе, – проговорил он и поднес пакет ко рту.
– Кто ты, черт возьми, такой? – выдавил Самуил тоненьким, дрожащим голосом.
– Эмброн, – ответил мужчина с молочными усами над верхней губой.
– Эмбрион?
– Эмброн, братец. Это мое имя. Намасте.
– Что ты делаешь в моем доме? Я вызываю полицию!
Эмброн был родом с Самоа. Почти двухметрового роста, он весил сто тридцать с лишним килограммов, грива черных волос доходила до середины спины, а усы были редкие и длинные, как у китайского мандарина. Он носил францисканские сандалии, саронг и майку с портретом Малкольма Икса, выставлявшую напоказ валики жира. Саронг Самуил принял за юбку. Угрожающий вид никак не вязался с мирным, беспутным нравом Эмброна. Надин познакомилась с ним на Телеграф-авеню, Эмброн был одним из тех хиппи и бродяг, что питаются воздухом, примазавшись к кустарям, которые пытаются заработать себе на жизнь своими изделиями. Эмброн хвастался тем, что никогда не работал, поскольку не намерен вкладываться в капитализм, но понемногу приторговывал гашишем и марихуаной. Он ночевал вместе с ему подобными в заброшенном здании, где угнездились бедняки, потерявшие надежду, и наркоманы, но старое пристанище им пришлось покинуть: там завелись крысы и санитарная служба заколотила окна и двери. Надин, считавшая парня своим другом, пригласила его к себе на несколько дней, когда настала зима и начались дожди.
Эмброн не слишком докучал хозяевам: он бродил по улицам или целый день дремал. И не спешил искать другой кров: «зачарованный дом» Адлеров казался ему весьма удобным. Настолько удобным, что он пригласил туда одну из своих подружек – маленькую, хрупкого сложения, у нее еще была дочь, ровесница Камиль. Женщина считала свою дочь воплощением кельтской богини, одевала в белые туники, украшала голову венками цветов. Девочка при этом казалась вполне нормальной.
– Долго они еще тут пробудут? – спросил Самуил у Надин.
– Почему
