Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева
Генералы молчали, ожидая позволения удалиться.
В последних числах мая в Штральзунд приехала мадемуазель Жорж, подарив скучающим офицерам богатую тему для пересудов и сплетен. Знаменитая актриса не пряталась, появлялась в обществе и позволяла разглядывать себя; ее алебастровая кожа еще сохраняла гладкость и свежесть, пышная грудь и полные руки будили сладострастие, декольте оставляло мало работы воображению. В кофейнях и на офицерских квартирах, в клубах табачного дыма и под стук бильярдных шаров все разговоры вертелись вокруг истинной цели этого приезда. Соскучилась по Бернадоту, с которым она весьма весело провела три месяца в Стокгольме? Решила обольстить кого-нибудь из русских генералов? Или же воспылала страстью к своему прежнему любовнику? Которому? Ну не к Александру же. Да-да, господа, угли первой страсти тлеют долго. Возможно, он сам подослал ее, чтобы все-таки переманить Бернадота на свою сторону. Она считается непревзойденной в трагедиях, но ради Наполеона способна ломать комедию…
Карл Юхан был непредсказуем, как погода. Он то сиял, то хмурился, то метал громы и молнии, то становился тих и светел. Из Гамбурга привезли барона Дебельна; Бернадот не пожелал его видеть. Но на другой день, во время утреннего приема, племянник генерала упал перед ним на колени, умоляя пощадить дядюшку; принц тотчас поднял его. «Вам не в ноги мне следует бросаться, а в объятия, — сказал он ласково, удивив самого просителя. — Из уважения к вам, я не стану упоминать о вашем дядюшке в приказе».
Левенгельм наконец-то уехал в русскую главную квартиру, которая перебралась в Герлиц. Вечером того же дня Сюрмен, которому все никак не удавалось завести с кронпринцем серьезный разговор, прямо спросил его, что он думает о сражении при Лютцене.
— Оно было проиграно — нами, — серьезно ответил Бернадот. — Русские дали его, чтобы одержать успех до моего приезда, желая принизить мое значение и возвыситься самим. Это сражение было против меня.
Генерал посмотрел на него испытующе. Нет, похоже, он в самом деле не шутит. Значит, разговора снова не выйдет.
Состояние неопределенности подавляло волю и вызывало отвращение к жизни. Бессмыслица! Постоянный обман, отравивший самый воздух, проникший в кровь и кости, — напускать на себя гордый вид и опрыскиваться тщеславием, чтобы скрыть вонь от разложения изнутри. Мерзость!
Барон фон Дебельн предъявил военному суду письма Вальмодена и Теттенборна и сказал, что решение нарушить приказ он принял сам, хотя все знали, что подчиненные офицеры умоляли генерала идти в Гамбург; его приговорили к расстрелу. Единственная милость, о которой он попросил, — чтобы расстрельную команду набрали из его полка: там меткие стрелки.
Лагербринг вернулся в Штральзунд с вестью о том, что датчане вступили в Любек, а Гамбург заняли французы, шведы отступили к Ратцебургу. Если бы там было больше артиллерии… А теперь шведские банковские билеты превратились в пустые бумажки, годные разве что на разведение костров, у которых греются голодные солдаты.
Дебельна еще не успели расстрелять. Бернадот помиловал его, заменив смерть заключением в крепости.
17
Польских улан на аванпостах заранее предупредили, чтобы они держали себя как обычно, никак не обнаружив присутствия императора переменой в своем поведении. Сойдя с лошадей и передав их унтеру, Наполеон, Ней, Бертье и Дюрок поднялись на небольшой холм.
До рассвета оставалось полчаса, в небе с огрызком месяца уже можно было рассмотреть очертания лиловых облаков, громоздившихся друг на друга; над озимью стелился туман, в котором бродили казаки, кормившие своих коней. Они не обращали никакого внимания на поляков, находившихся от них на расстоянии пистолетного выстрела. С десяток улан остались при лошадях, остальные сидели и лежали у костров, жарили мясо и пили вино. По вершине холмика прохаживался поручик со зрительной трубой в руке. Увидев вновь прибывших, он небрежно приложил два пальца к козырьку своей шапки и продолжал свое занятие.
Бертье расстелил карту на большом плоском камне и подал Наполеону зрительную трубу, Дюрок опустился на одно колено, подставив под трубу свое правое плечо.
Глаз понемногу приспособился к полумраку и теперь видел окрестности гораздо четче. Мерцание бивачных костров очерчивало первую линию неприятельской позиции. Она довольно протяженная: от изрезанного оврагами правого берега Шпрее у Добершау до лесистых холмов за Куницем, с опорой на Баутцен, который прячется за валом и стеной. Вторая, основная, проходила по высотам. Вон там, похоже, редут… и еще… Батарея на холме… Без сомнения, все поселки превращены в укрепленные лагеря, у русских было на это время… Первая линия — лишь средство заставить нас обнаружить свои силы. Скорее всего, русские ожидают удара в центр. В Шпрее впадает несколько широких ручьев; судя по виду травы, берега там болотистые… Хотя… Река неглубока, там должен быть брод. Болото можно загатить. А когда пехота перейдет на правый берег, то с легкостью укроется в лесках между холмами, где ее не достанет неприятельская кавалерия.
Сев на камень, Наполеон подозвал к себе поручика-поляка.
— Давно вы служите?
— С шестнадцати лет, это мое ремесло.
Лицо улана оставалось в тени, но по голосу ему можно было дать лет двадцать пять: уже не юноша, хотя и не зрелый мужчина. С шестнадцати лет — и на груди нет креста? Впрочем, неважно.
— Случалось ли вам драться с русской пехотой?
— Случалось, ваше величество! Отличная пехота, достойная соперница пехоты вашего величества!
— Он прав! — кивнул Наполеон Нею и снова обратился к поручику. — Вы ведь, поляки, говорите с русскими почти одним языком?
— Точно так, сир, мы легко понимаем друг друга, как швед датчанина, а немец голландца.
— Кстати, говорите ли вы по-немецки?
— Говорю, сир!
— В таком случае, ступайте и привезите мне из той деревушки какого-нибудь крестьянина, а я пока буду командовать вашим постом.
Поручик откозырял, бросился к своему коню, точно за ним гнались, и умчался галопом.
Небо посветлело еще больше, раскрасившись розовыми полосами; над иссиня-серыми перелесками, поверх неопрятных рваных туч раскинулось великолепным чертогом облако, приветствуя неудержимое сияние. Мельком взглянув на эту картину, Наполеон вновь приник глазом к окуляру. В деревне, куда ускакал поручик, уже царило оживление: на дальнем ее конце русские егеря подвешивали над костром котел, собираясь варить кашу, на ближнем занимались утренними делами французские стрелки. Послышался топот копыт: поляк вернулся. За спиной у
