Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева
Устыдившись, Серж начал свой рассказ заново, не утаив от нее ничего — ни неудач, ни горестных их последствий. Но все же закончил тем, что отступление никак не повлияло на боевой дух обеих армий — русской и прусской, — который нисколько не упал. Последнее замечание сильно обрадовало великую княгиню. Откровенность за откровенность: она намекнула Волконскому на то, что Австрия, тайно заключившая перемирие с Россией, возможно, вскоре вступит в войну на стороне коалиции. По крайней мере, эрцгерцог Иосиф, приехавший повидаться с сестрой своей покойной жены Александры, дал ей понять, что князь Меттерних готов к окончательному разрыву с Наполеоном. Нам нужно лишь проявить твердость духа, упорство и…
В дверь робко постучали, в щелочку заглянула дама, незнакомая Сержу, сделала какой-то условный знак великой княгине и скрылась.
— Прошу меня извинить: мой сын ждет меня, чтобы ехать кататься, — сказала Екатерина Павловна с милой улыбкой. — Я скоро буду в Карлсбаде, надеюсь увидеть вас там.
Серж поклонился, протараторил учтивую французскую фразу и вышел, пятясь.
Теплая нежность медленно вытекала из его сердца, наполняя грудь, поднимаясь выше, так что у него чуть не закружилась голова. Заметив кофейню на первом этаже ветхого, но красивого дома с выцветшими сценами из каких-то легенд на фасаде, Волконский зашел туда и сел за столик, чтобы успокоиться и подумать.
Что с ним такое? Почему ему так хорошо и вместе с тем так грустно?.. Девушка в белом чепчике и чистеньком переднике сделала книксен, улыбнулась, показав ямочки на щеках, — чего ему угодно? Серж улыбнулся в ответ, спросил чашку кофе с бисквитом. Она снова сделала книксен и ушла. Проводив ее взглядом, Волконский увидал за другим столиком даму с девочкой лет восьми. Перед девочкой только что поставили тарелку с пирожным, и она смотрела на лакомство с восторгом, предвкушением, поедая его прежде глазами, чтобы растянуть удовольствие, а мать — это была именно мать, не гувернантка! — тихо ею любовалась. Серж понял наконец, что наполнило его нежностью: он видел любящую женщину. Любящую сильно, глубоко и щедро, так что даже отсвет этой любви может озарить чужое существование. Эта улыбка при упоминании о сыне… Эта твердость в голосе, когда великая княгиня говорила о своем брате, которому она искренне хочет помочь и потому приехала сюда из Петербурга, оставив второго сына на попечение бабушки… Maman обмолвилась, что Екатерина Павловна нарочно изнуряет себя перепиской, ложась за полночь и вставая в пять утра, находя себе уйму дел, чтобы не иметь досуга предаваться скорби, но Серж видел, как ласково она коснулась пальцами медальона, таким привычным жестом… Она все время помнит о нем, любит его, но не иссушает себя горем, потому что ее любовь деятельна. Ах, существует ли на свете женщина, которая будет любить так Сержа? Maman занималась им, но он не смог бы назвать это любовью; она даже хвалила его строго. А ему так хотелось ласки! Наверное, поэтому он такой влюбчивый: один ласковый взгляд способен притянуть его сердце, на котором уже осталось столько шрамов… Он снова вспомнил пальцы великой княгини на медальоне и представил себе пальцы Сони на своей щеке… Они не объяснились перед тем, как он уехал два года назад, он не писал к ней, чтобы не вызывать пересудов, но очень часто думал о ней. Помнит ли она? О его недавнем награждении должны были напечатать в «Санкт-Петербургских ведомостях»…
…В Карлсбад Волконский так и не попал, узнав от ехавших туда же Милорадовича и Шишкова о новом сражении, произошедшем в его отсутствие. Шишков, отправлявшийся лечиться от нервных припадков, успел сочинить бумагу, в которой «битва на полях Будисинских[27]» представлялась победой русского оружия и разгромом корпуса Лористона доблестным войском под командованием Барклая-де-Толли, но Милорадович не стал скрывать от флигель-адъютанта государя, как обстояли дела на самом деле. Главная квартира теперь в Силезии, не доезжая тридцати верст от Бреслау; Витгенштейн отстранен от командования, потому что союзники им недовольны. Да и то сказать: есть за что. В штабе — полный ералаш, никто не знал даже расположения некоторых полков, не говоря уж про их численный состав, в комнатах вечно толпились праздные офицеры, не умевшие держать язык за зубами, хоть бы речь шла и о секретных делах, полки перемешались, командиры не могли отыскать начальников своих дивизий… (Слушая Милорадовича, Волконский подумал, что c’est l’hôpital qui se moque de la charité[28]: генерал сам был известен своей беспечностью, и отыскать его квартиру на походе было делом непростым.) Вся надежда на то, что Барклай, назначенный главнокомандующим, наведет порядок. Немец немцу рознь.
Воспользовавшись пребыванием в Праге князя Шварценберга, Серж близко сошелся с австрийскими штабными офицерами и в разговорах с ними совершенно уверился, что Австрия скоро примкнет к своим старым союзникам. Канцлер Меттерних хлопочет о посредничестве с целью вернуть Иллирию и Тироль; поговаривают, что император Франц уже выехал из Вены и намерен остановиться где-то посередине между главными квартирами Наполеона и Александра; между русскими и французами будто бы уже начались переговоры. Неужели война скоро закончится? Волконский поспешил в Силезию.
Царь уединенно жил в Петерсвальдау, деля огромную усадьбу с одним лишь гофмаршалом Николаем Толстым. Прежние владельцы давно выехали, сад запустел, дорожки заросли травой, пруд затянуло тиной. По вечерам оттуда доносилось призывное стрекотание и утробное кваканье одержимых любовной страстью лягушек, а днем их заглушал стук копыт от нескончаемой вереницы гонцов и ординарцев. Волконский тоже приезжал каждое утро, чтобы получить приказания, а затем возвращался в Швейдниц, бродил по улочкам в надежде встретить знакомых, шел к ним на квартиру, сидел в кофейнях и пивных, вылавливая из гомона обрывки важных фраз, из недомолвок — тонкие намеки. Император Александр отказал в аудиенции обер-шталмейстеру Коленкуру, подосланному к нему Наполеоном, однако граф Павел Шувалов и прусский генерал фон Клейст, уполномоченные якобы главнокомандующим Барклаем, неоднократно встречались с французом в деревушке Плейсвиц, причем даже поодиночке и наедине. Какими бы тайными ни были эти встречи, кое-что из доставляемых в Петерсвальдау депеш просочилось наружу: предложение сепаратного мира было решительно отвергнуто, оба генерала соглашались обсуждать только перемирие и размен пленных, но бывший французский посланник в России настолько одержим желанием положить конец войне, что будто бы сделал Шувалову заявления, которые могут
