Хитон погибшего на кресте - Геннадий Михайлович Левицкий
– Ты как-то связан с Его смертью? – догадался старец.
– Да. Я прокуратор Иудеи, и мог Его спасти. Но малодушно отдал право решать Его участь толпе.
– Теперь понятно: почему ты здесь, – признание Пилата, казалось, совсем не удивило и не испугало старца.
– Теперь я в твоей власти, и ты можешь делать со мной все, что пожелаешь.
– Мы никогда не причиним зла человеку, попавшему в беду. Как бы странник к нам ни относился, он получит кров и хлеб. Отдохни, римлянин, сколько тебе необходимо, приведи в порядок свои мысли, а перед уходом зайди ко мне попрощаться.
Три дня Пилат жил в селении отшельников.
За обедом все собирались в самом большом помещении. Скамьи заполнялись по мере прихода; причем каждый знал свое место и уверенно шел только к нему, минуя ближайшие свободные места. Как оказалось, все рассаживались строго согласно положению, занимаемому в общине. Почетный край стола отводился священникам, следом сидели старейшины. Затем располагался народ – в зависимости от срока пребывания в общине. Никто не спорил и не доказывал свою важность, как это часто бывало на званом обеде у императора или сирийского наместника.
Пилат заметил, что сидящие рядом с ним люди чувствовали себя не совсем уверенно и внимательно следили за старшими товарищами, боясь нарушить ритуал приема пищи. То были еще не члены общины, а только испытуемые, появившиеся недавно и мечтавшие ими стать. Им предстояло проделать путь длиною в два года, чтобы получить статус раббима – полноправного члена Общины Сынов Бога.
Трапеза начиналась с обряда благословения хлеба. Заканчивалась она также общей молитвой. Пилат вместе со всеми вставал, но чувствовал себя неловко среди дружного хора молящихся. Губы его самопроизвольно начинали шевелиться, словно вместе со всеми повторяя священные слова, хотя он даже не мог понять смысла произносимых фраз.
Еще одна вещь поразила прокуратора. Весь день ессии ходили в грязных рваных платьях, лучше них одевались, пожалуй, даже нищие в Иерусалиме. Но за обеденный стол все садились в белой одежде – без малейшего изъяна. Так одевались иудеи Иерусалима в праздничные дни. Пилат предположил, что для отшельников совместная трапеза была нечто большее, чем обычное утоление голода. Судя по всему, это и было самым настоящим праздником единения родственных душ. Происходил он каждый день. Этот непонятный народ обходился без множества вещей, без которых Пилат еще недавно не мыслил существования. Они сознательно отказывались от благ мира, ограничивали свои потребности до минимума, и тем не менее умели радоваться каждому дню и были счастливее людей, питающих себя плодами цивилизации.
Впрочем, оторванность от остального мира вовсе не означала дикость. Понтий Пилат обнаружил на, казалось бы, непригодном для житья клочке пустыни отлаженное хозяйство. Он насчитал семь больших каменных цистерн для сбора воды, подававших ее в разветвленную систему акведука. Отдельные каналы его открывались и закрывались по мере необходимости. В поселении имелись гончарные мастерские, прачечная, красильня; ямы-зернохранилища были полны зерна, здесь находились мельницы, хлебопекарня, просторная кухня, где готовились скромные блюда для всей общины.
На четвертый день Понтий Пилат явился к старцу.
– Вижу, тебе пора уходить, – догадался старейшина.
– Да, с твоего позволения. Я отдохнул, и нет необходимости злоупотреблять гостеприимством. Хотя мне нравится жизнь общины.
– Ты свободен в своих поступках. Но прежде я должен взять с тебя обещание, что никогда и нигде ты не обмолвишься словом, что мы есть на этой земле. Иначе тебе придется остаться здесь навсегда.
– Обещаю, – произнес Пилат под немигающим взором старца.
– Верю тебе, прокуратор. Куда теперь лежит твой путь? В Иерусалим? Кесарию?
– Я пойду в Эфес. Так сказал Он.
– Путь не близкий… Тебе дадут в дорогу пищу и воду. Проводники доведут до края пустыни. Это все, что могу для тебя сделать. Удачи, римлянин!
– Мира и благоденствия вашей общине! – искренне произнес Пилат.
Хитон почившего на кресте
Пилат мог направиться в Иерусалим или Кесарию, взять сколько угодно всадников сопровождения, корабль, или по крайней мере лошадей со всем необходимым в пути, и уж затем без труда достигнуть своей цели. Вверенные ему земли находились совсем рядом, а малоазийский город Эфес для пешего путника был на другом конце земли. Но у Пилата даже не возникло мысли о средствах, которые могли облегчить путь.
Ессии великодушно снабдили его всем необходимым, и он взял ровно столько, сколько мог на себе нести. Но… При всей бережливости запасы неумолимо истощались. Без денег и практически без еды он продолжал идти все дальше и дальше на север. Неприятности падали со всех сторон, но когда Пилатом овладевало отчаяние, в случае крайней нужды, приходила помощь.
Давно осталась позади Иудея. В Сирии Пилат сбился с пути и вновь оказался в пустыне. Оказавшийся без воды и еды, обессилевший, скиталец в полном забытье упал на бархан. Полузанесенного песком, его нашли бродившие в поисках добычи бедуины. Они деловито обшарили мешок Пилата, в котором не оказалось даже хлебной крошки – не то что денег. Озадаченные разбойники долго думали, что делать с этой едва дышащей находкой. Наконец постановили перетащить в свой оазис, а там продолжить решение судьбы путника.
Несколько глотков воды вернули его к жизни. Пилат безропотно дал посадить себя на верблюда и покорно колыхался на нем вместе с расположившимся впереди бродягой пустыни. Бедуины скоро поставили гостя на ноги; собственно, для этого были необходимы лишь еда, вода и отдых. Вложенные в Пилата средства они надеялись вернуть продажей его в рабство. Но вдруг оказалось, что пленник ничего не умеет делать. Вдобавок потенциальные покупатели узнали, что это римлянин, а с воинственным народом ссориться не хотелось никому. Хотя дело происходило в труднодоступных местах, но Сирия являлась римской провинцией.
Пилату позволили наполнить водой бурдюки, дали немного еды и выпроводили из оазиса.
В горной Каппадокии горячка свалила Пилата прямо у дороги. Еле живого прокуратора подобрал проезжавший в арбе грек. Его жена и мать пять дней ухаживали за Пилатом, словно за самым близким человеком. Пилат почувствовал человеческое тепло и заботу; он понял, что никогда не сможет жить отшельником в пустыне, как Иоанн Креститель. Он понял, что его место среди людей. Прощаясь с греческой семьей, суровый прокуратор смахнул невольную слезу.
Он дошел до Эфеса, он достиг цели, хотя еще несколько дней назад Пилат позволил себе усомниться, что сделает это. Вступив в городскую черту, он отметил про себя, что Эфес едва ли меньше Иерусалима. Вместе с этой мыслью к нему
