Александр Немировский - Пифагор
— Благодарю тебя заранее. Вот сейчас, идя к тебе, я увидел, как живого, твоего отца Каллифонта — таким, каким он был в юности.
— Ты знаешь моего отца? — воскликнул Демокед. — Откуда?
— Из видения. Во второй своей жизни я был рыбаком Пирром. Меня укусила рыба, и нагноилась рука, твой отец Каллифонт в Книде меня исцелил.
— Какого рода эти видения? — заинтересовался Демокед.
— Порой пространство передо мной рассеивается и открываются люди, которых я когда-то знал, при этом я совершенно забываю о нынешней жизни и тех, кто меня окружает теперь. Однажды, ещё в юности, во время болезни я заговорил на никому не понятном языке. Очнувшись, я догадался, что это язык моих предков лелегов. Конечно же я не смог полностью овладеть этим языком. Но они изредка являются ко мне, и я понимаю их речь, которая возвращает меня в давно отшумевшую жизнь. Между мною и тем, кем я когда-то был, нет постоянного общения. Оно приходит от случая к случаю, в самые неожиданные моменты. И тогда я переношусь в тот мир, забывая об этом. Но, возвращаясь в этот, помню и о том. И мне он не безразличен...
— А при каком ветре бывают у тебя видения? — внезапно спросил Демокед.
Пифагор бросил на вопрошающего взгляд.
— При ветре вечности.
— И тебе не страшно в этом мире призраков?
— Первоначально видения меня пугали, и я пытался их избегать. Но затем, обретая мужество, я вновь и вновь погружался в свои глубины и был счастлив, когда мне удавалось заполнить провалы в памяти и вернуть то, что мне когда-то принадлежало.
— Но ведь ты осознаешь, что это призраки?
Пифагор пожал плечами:
— А что ты называешь призраком?
— Не думаю, что это слово нуждается в определении.
— Но всё же?
— Это то, чего нет, чего нельзя взять руками.
Пифагор подошёл к стене и, сняв кифару, сыграл свою любимую мелодию — ту самую, которая ему вспомнилась при возвращении на Самос.
Демокед слушал, откинувшись на сиденье.
— Ты ещё и прекрасный кифаред! — воскликнул Демокед, когда Пифагор перестал играть.
— Так вот, — сказал Пифагор. — В состоянии ли ты взять руками эту мелодию? По твоему определению, это и есть призрак. Но согласись, что такие призраки значат больше, чем кусок дерева, из которого извлекают мелодии.
Демокед подошёл к Пифагору и, приподняв ему веки, так внимательно взглянул на зрачки, словно надеялся отыскать там источник видений своего гостя.
— Я слышу, хлопнула дверь, — внезапно проговорил он, — судя по силе удара, это, должно быть, Милон. Обычно он заходит ко мне в это время. Сейчас проверю.
Демокед удалился и через несколько мгновений появился с приземистым мужем атлетического телосложения.
— Я думаю, — проговорил Демокед, подводя Милона к гостю, — что Милон согласится стать твоим провожатым. Он совершает длительные прогулки ежедневно.
Милон молча кивнул.
— Пойдите договоритесь. Посетители меня заждались.
Когда Пифагор и Милон удалились, Демокед приоткрыл дверь и выкрикнул:
— Аристофилид!
В лесху вступил больной.
Хайре, Пифагор!
Всю дорогу Милон занимал Пифагора рассказами о Кротоне, который, если ему верить, не имеет себе равных во всей Великой Элладе по удобству положения и красоте окрестного леса, известного у местных жителей под именем Силла.
— Чем идти в Сибарис, лучше бы мы с тобой побродили по Силле. Там сосны стоят как колонны, поддерживая небо. И кто только сюда за ними не едет! К тому же ещё и смола. Лучше нашей только фракийская. Демокед установил, что смолокуры не болеют лёгкими — смоляной дух целебен.
— Сосны — это хорошо, — отозвался Пифагор, отвечая давним своим мыслям. — Я помню сосны горы Иды. Когда дует ветер с Геллеспонта, они гудят по-особому, и кажется, что по ним, как по струнам кифары, ударяет плектр самой владычицы Кибелы. Я думаю, Милон, что Демокед заблуждается в отношении смоляного духа. Исцелить могут лишь живущие сосны. Существует поверье, что никто не может коснуться сосны Иды топором, не испросив на это разрешения богини. Ахейцы, осаждавшие Трою, в пылу победы об этом забыли. И сосны их кораблей ломались под ветром, как высохшие ветки.
Так, беседуя, они дошли до Сибариса.
В городе Милон заскучал. Когда они дошли до акрополя, он проговорил:
— Улицы тут прямые и все к гавани ведут — не заблудишься. Я тебя здесь подожду.
Сибарис был удивителен. Лучшие дома Самоса по сравнению с жилищами сибаритов могли показаться лачугами. Стены едва ли не каждого были облицованы, через решетчатые заборы просвечивали бьющие струи фонтанов. По лужайкам, блистая оперением, важно прогуливались павлины, из-за деревьев виднелись головы и пёстрые шкуры оленей. За рвами с водой на каменных горках возлежали львы, из клеток доносились крики попугаев. «Не в Сибарис ли шло судно, какое мы обогнали?» — подумал Пифагор.
К каждому изломов шли глиняные трубы, укреплённые на деревянных рогатках локтях в двух от земли. Водопровода такого устройства Пифагору видеть не приходилось. В месте, где от более широкой трубы отделялась тонкая, капало что-то тёмное. Подойдя поближе, Пифагор подставил ладонь. Пахнуло вином.
Заинтересовавшись, он пошёл вдоль толстой трубы, и она привела его к молу, у которого стояло несколько судов. С одной палубы доносилась эллинская речь. Приглядевшись, Пифагор увидел, что черноволосый юноша наливает вино в воронку, заканчивающуюся трубой, конец которой придерживает седой муж, судя по одеянию сибарит.
— Откуда гаула? — спросил Пифагор у седого.
— Из Хиоса, — ответил тот.
Пифагор хотел спросить: «А разве нет более близких к Сибарису виноградников?» — но раздумал. «Ведь и леса Тиррении, должно быть, не пусты, но сибаритам нужно всё заморское — звери, вино и всё остальное. Вино по трубам, словно некому его донести... А может быть, это из скупости — вино-то обходится недёшево, пока будут тащить — напьются».
Походив ещё немного, Пифагор вернулся к месту, где он оставил Милона. Тот дремал под смоковницей. Они двинулись в путь. С моря подул ветерок, принеся с собою влагу. Донеслись крики чаек. И вдруг со стороны дороги послышался резкий голос.
Повернув голову, Пифагор увидел в отдалении шестерых рослых рабов, нёсших на носилках очень полного мужчину в расшитом золотыми нитями гиматии. Прибавив шагу, Пифагор вгляделся в его узоры. Толстяк продолжать распекать носильщиков:
— Да вы что, утомились, негодяи?! Из-за вас жаркое перестоит.
Такой способ передвижения не был для Пифагора новинкой — он видел носилки и носильщиков в Тире и Вавилоне, но там знатных и богатых людей носили на лёгких деревянных носилках, здесь же толстяк возлежал на золоте.
И именно поэтому рабы еле передвигали ноги. На светлых и тёмных лицах блестели капли пота.
Когда носилки оказались в нескольких шагах от Пифагора и он уже слышал прерывистое дыхание несущих, порыв ветра сбил с головы толстяка петас.
— Эй, ты! — крикнул толстяк Пифагору. — Подбери!
— Нельзя ли повежливей? — отозвался Пифагор. — Я не раб.
— Ах, так! — завопил сибарит. — Остановитесь, слуги! Бейте грубияна ремнями, пока он не запросит пощады.
Носильщики опустили носилки на землю и стали вытаскивать тяжёлые ремни.
— Черепахи! — продолжал орать толстяк. — Я вас!
Наконец ремни были вытащены, и рабы бросились к Пифагору. Рослый нубиец завёл уже руку с ремнём за спину, как вдруг к нему кинулся Милон. От мощного удара нубиец отлетел в сторону. На подмогу поспешили кельт и фракиец. Милон схватил их за чубы и столкнул лбами. Остальные пустились наутёк.
Подойдя к носилкам, Милон вытащил за шиворот толстяка, тряхнул его и, как пушинку, закинул за придорожный платан. Уцепившись за ветки, сибарит поднял такой вой, что из соседних домов выскочили люди.
Милон подобрал ремень и, размахивая им, крикнул:
— А ну, подходи!
Сибариты попятились.
— Пойдём, — проговорил Милон, оборачиваясь. — Здесь нет ничего заслуживающего внимания.
— Почему же? — возразил Пифагор. — Я не мог оторвать взгляда от одеяния сибарита, закинутого тобою на дерево.
— А что тебя удивило?
— Изображение городов — сверху Вавилона, снизу Суз. Я в них побывал. Приятно вспомнить.
Всю дорогу до пограничной реки Милон, возбуждённый схваткой, рассказывал о каждом из своих соперников, которых ему удалось одолеть в Олимпии, попутно демонстрируя приёмы борьбы.
Дойдя до текущей в камышах реки, путники решили отдохнуть.
— Эта река пугает лошадей, — начал Милон. — Поэтому сибариты гоняют свои табуны подальше отсюда. Река по другую сторону Сибариса окрашивает волосы купающихся в жёлтый и белый цвета. К западу от нашего города есть ещё одна река. Перейдя её, наше войско обессилело и было уничтожено локрийцами, несмотря на их малочисленность. В тот день я одержал в Олимпии первую из моих побед и потерял всех своих братьев.
