Александр Немировский - Пифагор
Для чего я вам всё это говорю? Чтобы вы поняли, что ни один из городов не в состоянии ни процветать, ни противостоять своим недругам, не пользуясь достижениями наук, что нет пользы городу от роскошных зданий, от гуляний и зрелищ, если ему недостаёт разумения. Употребляя слово «достижения», я имею в виду усвоение плодов Афины и Аполлона, а не Плутоса. Конечно же Плутос прославил соседний Сибарис, но кому нужна слава неженок, которые парятся в горячей воде, которых рабы тащат на своих плечах и за которыми ухаживают, как за малыми детьми или выжившими из ума слюнявыми старцами! Кротон же прославляет своими могучими руками Милон, столько раз возвращавшийся домой с победными венками из Олимпии и с многих других состязаний.
Кротонцы одобрительно зашумели.
— Слава Милону, самому сильному из эллинов! — послышались выкрики.
— В первые же дни, — невозмутимо продолжал Пифагор, — я, по обыкновению, обошёл городские стены и, не найдя следов заделанного пролома, подумал: «Кротонцы — народ, уверенный в собственном счастье, и у них не было необходимости пропускать олимпийскую Нику через пролом, опасаясь, что она покинет город там, где вошла, если её провести воротами. И тут я понял: лишь этот город откроет ворота не только могучей силе, но и разуму. Неслучайно же в этом городе обосновался и Демокед, самый знаменитый из эллинских врачевателей. Так ко мне пришла мысль просить именно вас дать нашим кораблям зимнее прибежище и выделить место для моей школы. Впрочем, название «школа» мало подходит к тому, что должно возникнуть близ вашего города, если вы дадите на это согласие. Ведь обычно школа — это учитель с несколькими учениками, устроившийся где-нибудь на агоре или в другом шумном, мало пригодном для обучения месте. Моя школа будет храмом Муз с открытым помещением для общих собраний и — главное — со зданиями для занятий и для проживания учеников.
В речи Пифагора, несмотря на отсутствие пафоса, было нечто завораживающее, и люди застыли. Судя по загоревшимся глазам, они ощутили гармонию, как бы божественный план мысленно создаваемого городка знаний.
Пифагор вобрал воздух в грудь и начал с новой силой:
— Мы, эллины, привыкли чтить Диониса, сына Семелы, и отмечать его приход перебродившим соком виноградных плодов. По дороге в Сибарис до реки Сириса мой взгляд радовали курчавившиеся гроздьями холмы. За Сирисом я виноградников не узрел, но в городе увидел трубы, по которым в дома прямо с кораблей потоком лилось заморское вино, а вместе с ним один из самых опасных для людей пороков — пьянство. Пьяницы утрачивают человеческий облик и вместе с ним и разум, а разум — это сила. Они становятся рабами порока и рождают слабоумных уродов, ни к чему не способных калек. В моём маленьком городе пьянство встретит непреодолимую преграду и отступит, трусливо поджав хвост. Я уверен, что мои ученики, став гражданами, отдадут свои голоса за то, чтобы законом полиса был прекращён доступ иноземных вин, а пьяницам было запрещено иметь потомство.
Переждав, пока стихнут рукоплескания, Пифагор продолжил:
— Сквозь стены храма Муз не найдут дороги такие пороки, как распущенность и дерзость. Ведь занятия науками требуют упорства и послушания. У того, кто стремится к знаниям, не найдётся времени для распутства, да И не появится охоты к нему. Они научатся геометрии, арифметике, врачеванию и вместе с этим дружбе, ибо я учу: «У друзей всё общее». Они научатся почтению к родителям, ибо я говорю: «Помни, кому ты обязан жизнью», благородству, великодушию, постоянству, почтению к богам. Вот какую я хочу открыть школу на участке, который хотел бы получить в сорока стадиях от города у Тёплых Вод. Просьбу мою поддерживает и Милон, согласившийся стать моим учеником и помощником в воспитании юношества. Когда наступит время для плавания, я отведу корабли и вернусь к вам со всем тем, что необходимо для занятий. Вас же, кротонцы, я прошу, если на то будет ваша воля, оказать мне посильную поддержку. Усилия и средства, потраченные на воспитание, приносят выгоду неизмеримо большую, чем любые другие вложения в устройство собственной жизни. Ведь дети — наша надежда, наше будущее. На этом я закончу, чтобы не быть похожим на Гомера, который не знает удержу в словах.
Пифагор уже прошёл несколько домов, когда услышал за спиной поспешные шаги. Оглянувшись, он увидел пожилого человека, явно стремившегося его догнать.
— У меня есть сын Эвримен, — начал незнакомец, подходя ближе. — Он увлекается арифметикой. Сейчас он остался без учителя и очень страдает. Не можешь ли ты с ним встретиться?
— Я рад, что ты ко мне подошёл. Может быть, твой сын и будет моим первым кротонским учеником. Пусть он ко мне приходит. Я с ним с радостью поговорю.
Эвримен
Перед Пифагором стоял юноша, похожий на газель, — тонкий, с огромными чёрными глазами.
— Я — Эвримен, — произнёс он.
— Присаживайся. Я таким тебя и представлял. Не удивляйся. Когда отец твой о тебе говорил, я увидел в его глазах твоё отражение. Ты любишь арифметику, Эвримен?
— Люблю. Но я пришёл к тебе по другому вопросу. Не знаю, как это объяснить. Видишь ли, я болел и сгорал в лихорадке и вдруг увидел тебя, стоящего с каким-то старцем у погребальной стелы. Казалось бы, это должно было меня напугать, но я вдруг почувствовал облегчение. Болезнь вышла потоками пота.
— У тебя был критический день, мальчик, — вставил Пифагор, — и я рад, что смог тебе помочь.
Глаза Эвримена расширились.
— Но ты же не знал о моём существовании?
— Это необязательно. Расскажу тебе об одном происшествии. Я по пути на Самос посетил город Китион на Кипре. Был я там впервые. И вдруг ко мне бросается незнакомец и заключает в объятия. Сын его находился при смерти, и я приснился отцу и во сне назначил ему лечение, которое спасло мальчика. Ему сейчас столько же лет, сколько тебе.
— Но это ведь противоречит законам природы! — воскликнул Эвримен.
— О нет. Это говорит лишь о том, что мы ещё мало знаем о собственной природе и её возможностях. Этим эллинские мудрецы не занимаются, ибо исходят из мысли о существовании лишь того, что мы видим и ощущаем. Если что выходит из этого круга, они объясняют непознанное вмешательством богов или каких-то ещё сил, недоступных человеческому пониманию. Таким образом поступают и создатели мифов, объясняя, например, появление огня кражей его Прометеем с Олимпа. В эти мифы продолжают верить, обвиняя тех, кто считает по-другому, в кощунстве. Поэтому те, кто хочет проникнуть в самые жгучие тайны природы, должны держаться вместе, не смешиваясь с невежественной и завистливой чернью, знакомя её лишь с тем, что доступно её пониманию.
— Это так, Пифагор, — проговорил Эвримен. — И я хотел бы стать твоим учеником.
— А кто был твоим первым учителем?
— Фиванец Лисид. Он обучил меня арифметике и геометрии, и я ему благодарен. Но вещей, лежащих за пределами видимости, он не касался. Ему пришлось вернуться на родину, после чего я заболел.
— У твоего учителя, насколько я понимаю, — продолжил Пифагор, — не было заботы, где тебя учить. Он приходил к тебе или ты к нему. Обучение же, соединённое с научным опытом, требует стен, подобных тем, которые защищают города от неприятеля, и особых, приспособленных для занятий и исследований, помещений. Участок нам уже выделен, но плана школы у нас ещё нет. Займёмся этим.
Черновик
Лежит на коленях абакий:
Рождение черновика.
Наносятся линии, знаки —
Покоя не знает рука.
Не так ли, скажите, не так ли
Трудился над миром наш бог?
На небе нет брёвен и пакли —
Умом созидался чертог.
Пять дней ушло на вытаскивание кораблей на сушу и ещё четыре на укрепление камнями и подпорками. И вырос сразу же за стенами Кротона «Самос», как стали называть кротонцы пригород, которому в своё время суждено тронуться с места, оставив после себя ровики, груды камней и многие десятки кострищ.
На плечи тех, кто руководил возведением этой пристройки к кротонским стенам, легли и другие заботы. Надо было думать не только о пропитании, но и о сохранении едоков. Уже в первые дни кое-кто из самосских юношей обзавёлся в городе невестой. И это взбудоражило остальных. В Кротоне, редко посещаемом торговыми судами, не было клоаки, подобной самосской, а в Сибарис после происшествия с Пифагором одни боялись идти, у других на нужды Эроса не хватало денег. Надо было чём-то занять молодёжь, тех, кому опротивели игра в кости и разговоры о женщинах.
И вот тогда-то Пифагору пришла в голову мысль: а почему бы уже теперь не начать строить здание школы на участке, выделенном советом Кротона, благо предприимчивый Никомах обещал поставить сколько угодно леса. Он сразу же после высадки нашёл себе в Кротоне компаньонов, закупил рабов и начал рубить лес в Силле. Дерево представлялось Пифагору хотя и менее долговечным материалом, чем камень, но лучшим для здоровья, особенно в этих местах, где летом дул жаркий южный ветер.
